Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга первая

Американский исследователь Роберт А. Сегал в своей книге, посвященной обзору важнейших мифологических теорий в XIX–XX вв., заметил, что «в современном словоупотреблении „миф“ означает то же, что и неправда (ложь). Мифы являются „просто мифами“»[201]. В самом слове «миф» заложена возможность самых различных и даже взаимоисключающих интерпретаций. Миф — это история богов, и в то же время под мифом можно понимать неправдоподобную басню. Платон конструировал миф «по типу… вечных идей»[202], тогда как для Еврипида миф — это «выдумка отрицательная, нечто недостоверное, не внушающее доверия, обман, ложь»[203]. Последнее истолкование и явилось преобладающим вплоть до Шеллинга, стремившегося вернуть мифу его теогонический смысл. Философ опровергал теории «тех, кто видит в мифологии лишь бессмысленное и пошлое „учение о баснях“»[204]. Для Шеллинга боги, о которых повествует мифология, — «действительно существующие существа»[205]. Это учение было холодно встречено современниками. Создатели новых интерпретаций мифов пошли иными путями. Господствующей тенденцией стала разработка мифологических теорий вне метафизически-спекулятивного контекста с применением методов социологии, антропологии и психологии.

Метафизический подход к мифу, однако, имел своих убежденных приверженцев в истории русской религиозно-философской мысли. Одним из самых крупных представителей этого направления был Вячеслав Иванов. Для поэта-символиста миф являлся «воспоминанием о мистическом событии, о космическом таинстве», в его основе находится «реальное мистическое событие… событие, свершившееся в высшем плане бытия»[206]. Это сказано вполне в духе Шеллинга, хотя и без прямой ссылки на «Философию мифологии».

Также и Бердяев в основу своего понимания мифа положил шеллингианские интуиции. Для него «философское ядро учения Шеллинга о мифологии имеет непреходящее значение»[207]. «Пора перестать, — подчеркивал Бердяев, — отождествлять миф с выдумкой, с иллюзией первобытного ума, с чем-то по существу противоположным реальности»[208]. «Миф есть реальность. И реальность несоизмеримо большая чем понятие»[209]. Под реальностью Бердяев в данном отношении понимал «реальность иного порядка, чем реальность так называемой объективной эмпирической данности»[210]. Судя по одному примечанию к IX главе «Смысла творчества», взгляды Бердяева на духовно-реалистическую природу мифа сложились не без влияния Вячеслава Иванова[211]. Сходным образом определял существо мифа и А. Ф. Лосев. Его книга «Диалектика мифа» имеет своей предпосылкой также духовно-реалистическое понимание природы мифа. «Миф всегда и обязательно есть реальность, конкретность, жизненность и для мысли — полная и абсолютная необходимость, нефантастичность, нефиктивность»[212].

Таков в кратком изложений основной тезис мифологической теории, общий для Вячеслава Иванова, Николая Бердяева и Алексея Лосева. Все трое отказывались понимать под мифом рассказ о вымышленных событиях и усматривали в мифе откровение духовных (теогонических и космогонических) реальностей. Подобная интерпретация мифа не является и по сей день общепринятой в европейской науке. Само слово «миф» подобно прозрачному сосуду, наполняемому содержанием в связи с мировоззренческими установками того или иного мыслителя. Следует признать правоту Леви-Строса, отвергавшего «стремление дешифровать миф посредством исключительно одного, отдельно взятого кода… природе мифа присуще использование всегда нескольких кодов, из суперпозиции которых проистекают правила истолкования»[213]. Поэтому представляется безнадежным предприятием пытаться установить единственно верное и для всех приемлемое понятие мифа.

Если же за мифом признается характер свидетельства о высших реальностях, то возникает вопрос о том, насколько в таком случае понятие мифа приложимо к событиям, описанным в Ветхом и Новом Заветах? Еще ранее Бердяева и Лосева к постановке этой проблемы подошел Сергий Булгаков в своей книге «Свет Невечерний», во многом опираясь на концепцию мифа Вячеслава Иванова. Поэт-символист развивал ее на основании собственного эстетического опыта. Произведения искусства переживались им как «раскрытия сверхчувственных, метафизических событий»[214]. Однако эти метафизические события, разыгрывающиеся на других (нематериальных) планах бытия, могут изображаться средствами искусства в образах, заимствованных из внешнего мира, через которые просвечивает сверхчувственный миф. Но не только искусство, но и сама жизнь может рассматриваться как проекция тео-и-космогонических мифов.