Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга первая

Ко времени, в котором складывалась концепция мифа Бердяева и Лосева, антихристианский подход к мифу получил еще большее распространение и влияние в немалой степени благодаря трудам Артура Древса, полностью отрицавшего историческое существование Иисуса из Назарета. В 1909 г. Древс выпустил в свет свою книгу «Миф о Христе», выдержавшую к 1924 г. 14 переизданий. Но и помимо сочинений этого наследника тюбингенской школы книжный рынок был переполнен трудами, в которых христианство рассматривалось как род мифологии. Достаточно упомянуть имена ассириолога Иенсена, считавшего Иисуса «израильским Гильгамешем», Робертсона, автора «Christianity and mythology», а также Смита, Фрэзера и ряда других исследователей, воззрения которых были критически разобраны Булгаковым в его «Тихих думах». Лосев, признавая наличие «любопытной параллели», которую можно провести «между орфически-дионисийскими воззрениями и христианскими», считал близорукими и наивными стремления ученых, доходящих «до полного отождествления той и другой религиозной стихии»[236].

Следует упомянуть еще об одном подходе к проблеме мифа, оказавшем определенное влияние на ряд вышеупомянутых мыслителей Серебряного века. Он отмечен стремлением противопоставить разрушительным выводам сравнительной мифологии оккультно-теософскую интерпретацию полученных ею результатов. В наиболее законченной форме это направление представлено в книге Анни Безант «Эзотерическое христианство», вышедшей в конце 90-х гг. позапрошлого столетия. Безант писала: «Мы видели уже, как пользуются сравнительной мифологией в борьбе с религией, и знаем, что против христианства были направлены самые разрушительные удары»[237]. В противовес таким теориям Безант признавала за мифом совсем иное значение, близкое к концепции мифа у Булгакова, Бердяева и частично у Лосева. «Миф, — писала она, — совсем не соответствует той идее, которую большинство имеет о нем. Это не фантастический рассказ, основанный на действительном событии, и тем более не рассказ, совсем лишенный реальный подкладки. Миф несравненно ближе к истине, чем история, ибо история говорит нам лишь об отброшенных тенях, тогда как миф дает нам сведения о той сути, что отбрасывает от себя эти тени»[238].

Несмотря на принципиальное различие между теософской и православной христологией, которую исповедали Булгаков, Бердяев и Лосев, нельзя не отметить общего момента, характерного для мыслителей Серебряного века, стремившихся к преодолению пагубных последствий материализма и атеизма, угрожавших самому существованию духовной культуры человечества. Наибольший интерес к эзотерике проявлял Вячеслав Иванов[239]. Бердяев признавал существование оккультного знания, хранившегося в узких кругах одновременно с развитием европейской науки. «Наступает момент, когда эти параллельные линии встречаются»[240], и в этом смысле неудивительно наличие определенного сходства между эзотерическо-теософской и религиозно-философской концепциями мифа, развивавшимися в начале XX столетия. «Оккультизм, — подчеркивал Бердяев, — как расширение сферы знания о мире и человеке, не противоречит принципиально христианству, так как христианство вообще не противоречит знанию, науке»[241]. В то же время оккультизм вызывал у него «резкую реакцию всякий раз, когда он выступает с религиозными притязаниями подменить собой религию»[242]. Позиция Лосева в этом вопросе была еще более критической, опять-таки при некотором сходстве его интуиций с откровениями «древней мудрости» в вопросе о духовной реальности мифов.