Читаем Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга первая полностью

Возможно ли созерцание таких Ликов? Думаю, что полностью такую возможность исключить нельзя, поскольку человек предназначен к богоообщению, что согласно свт. Феофану Затворнику и является подлинной целью христианской жизни. Более того, отцы Церкви, опираясь на свидетельство Священного Писания[138] и собственный духовный опыт[139], учили о возможности реального и осознанного обожения: «Бог сделался человеком, чтобы человек стал богом (по благодати)», поэтому для таких «богов» кантовские границы чистого разума переходимы с завидной легкостью во всех мыслимых и немыслимых направлениях. «Срастворившись с умом Божиим, разум человека… может быть введен Им и в тайны бытия» (Ф. 3). Но в действительности, если такие познавательные созерцания и имели место, то их результаты остались сокровенной истиной, хранимой в глубинах внутренней жизни и не отразившейся на общем ходе развития европейской культуры Нового времени.

Тогда все рассуждения об архетипах являются плодом благочестивых гипотез, не имеющих никакого практического значения для человеческой жизни? Тогда правы ученые, отвергнувшие гипотетические представления о реальности духовного мира и занявшиеся изучением природы — такой, какой она предстоит внешним чувствам[140]? Но такая установка неизбежно ведет к умерщвлению человеческой души со всеми вытекающими из этого факта последствиями, очень наглядно ощутимыми в современной жизни. На опасность такого отвержения религиозных мифов и символов неоднократно стревогой указывал Карл Густав Юнг: «Современный человек не понимает, насколько его „рационализм“ (расстроивший его способность отвечать божественным символам и идеям) отдал его на милость психической „преисподней“… Его моральная и духовная традиция распалась, и теперь он расплачивается за это повсеместное распадение дезориентацией и разобщенностью» (Подход к бессознательному). Опять-таки это не тема моего письма, но нельзя избежать вопроса о гносеологическом фундаменте духовного познания и о тех последствиях, как для индивидуальной, так и культурной жизни целых эпох, когда по тем или иным — иногда очень убедительно звучащим — основаниям отказываются от познавательного отношения к миру архетипов (эйдосов, творящих моделей) и довольствуются либо абстрактными и лишенными познавательной конкретности догматическими утверждениями, принимаемыми на веру, либо, отрицая такую бессодержательную (в познавательном смысле) позицию, приходят к нигилистическому забвению духовного измерения бытия, тем самым подвергая человеческое существование риску — катастрофического по своим экзистенциальным последствиям — выпадения из подлинной действительности (по Апокалипсису, «смерть вторая»).

Не буду далее предаваться бесплодной критике, а постараюсь взглянуть на дело с позитивной стороны. Допустим, что мы — подобно средневековым теологам — убеждены в реальности духовно-божественных архетипов, тогда уместно спросить себя: какие средства находятся в нашем распоряжении, чтобы встать к этому миру в познавательное отношение? Каким образом невидимое способно стать видимым? В духе ареопагитического богословия нужно сказать: такая возможность имеется без того, чтобы закрыть глаза на ограниченность нашего земного рассудка. Она связана с — коренящейся в духовных основах человеческой природы — способностью посредством символов, воспринимаемых внешними чувствами, восходить к ноэтическим реальностям (СН).

Следуя Дионисию Ареопагиту, Иоанн Дамаскин отмечал, что человек «не в состоянии подниматься до созерцания духовных предметов без посредства символов», облекающих «некоторыми образами как предметы простые, так и не имеющие образов». Под предметами, не имеющими видимых образов, подразумеваются духовные парадигмы (образцы видимых созданий). Наиболее явно такой тип символизации, согласно Дионисию Ареопагиту и Иоанну Дамаскину, дан в Священном Писании. Оно «создает образы и виды, и очертания невидимых и бестелесных предметов».

Другой тип символизации невидимого посредством видимого византийские теологи находили в природе. «В тварях мы замечаем образы, прикровенно показывающие нам божественные отражения» (Ин. Д.). Свт. Феофан Затворник советовал христианам, желающим углубить свою внутреннюю жизнь «всему вообще, с чем необходимо встречаться, — вещам, лицам, случаям — дать духовное знаменование».

* * *
Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное