Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга первая

Я далек от того, чтобы, защищая платонизм, в то же время отнестись легкомысленно к делёзовским интуициям. В известном смысле можно признать «позитивную силу» в изгнании представлений о произведении искусства как копии оригинала и репродукции модели (в данном случае безразлично, понимается ли под «моделью» духовный архетип или обнаженная натурщица). Механическое копирование извне данных образцов ведет к самым печальным последствиям. Вместо икон мы имеем дело тогда со стилизациями, лишенными духовной и эстетической ценности. Но, как мне кажется, следование парадигмам — прежде всего в области сакрального искусства — вовсе и не подразумевает создание зеркально-пассивных копий и репродукций. Оба эти понятия приложимы более всего к натурализму как методу воспроизведения явлений мира, данного чувственному восприятию, и не соответствуют тем сложнейшим процессам, которые приводят к созданию подлинной иконы. Поэтому в призыве к разрушению моделей и копий в искусстве «ради воцарения созидающего хаоса» (Делёз) — в контексте современной кризисной ситуации — можно усмотреть и позитивный, а не только негативно-деструктивный смысл.

После расшаркивания перед Делёзом рассмотрим еще раз три возможности:

1. Художник творит, «взирая на неизменно сущее». Он следует вечным образцам (парадигмам). Его творения тем прекрасней, чем более на них запечатлеваются эти архетипы.

2. Художник работает, взирая «на нечто возникшее». Слово «первообраз» в данном случае лучше было бы заменить словом «образец» (парадигма) или «модель». Понятие первообраза (архетип) употребимо только в случае взирания на вечные образцы. Яблоки на тарелке в любом случае первообразом не назовешь, даже если на них взирал Сезанн. Такая копия земного образца — даже красивая с обычной точки зрения — для Платона является чем-то «дурным».

3. Художник не взирает ни на вечные идеи, ни на обнаженных натурщиц, а создает «хаосмос» симулякров.

Ясно, что если речь идет о сакральном искусстве (в нашем случае мы говорим прежде всего о византийской и древнерусской иконописи), то надо сосредоточиться на рассмотрении первой возможности. На первый взгляд иконописец и являет собой пример художника, исключительно взирающего на «неизменно сущее»: на мир божественных архетипов. Но так ли это в действительности? Что являлось парадигмами (прообразами) для средневековых иконописцев?

Для начала обозначу две сферы прообразов.

Сфера прообразов сотворенного Богом мира. Согласно Платону, «о том, что лишь воспроизводит первообраз и являет собой лишь подобие настоящего образа и говорить можно не более как правдоподобно» (29 с). Вопрошающим «приходится довольствоваться в таких вопросах правдоподобным мифом, не требуя большего». На мой взгляд, самая разумная позиция.

Если же не довольствоваться «правдоподобным мифом», а пытаться дать чисто понятийное истолкование мира прообразов (эйдосов, творящих моделей, парадигм), то мало того, что рассудок натыкается на непреодолимые и непримиримые антиномии, но он постоянно будет — если речь идет о богословах — одержим страхом перед впадением в ересь. Средневековое отношение к миру идей можно определить как пронизанное настроением: и хочется, и колется. С одной стороны, опасливое отвержение «соблазнов» языческой мудрости, с другой — обильное цитирование неоплатоников, но в скрытой и христианизированной (как тогда казалось) форме, пренебрегая ссылками на тексты, заимствованные у Плотина и Прокла. Не буду входить в дальнейшую характеристику византийских попыток найти место миру идей (архетипов), не вступая в противоречие с общим антигностическим духом того времени. Больший интерес представляют усилия русских софиологов выйти из тупика «школьного богословия» и подойти к конкретному познанию духовно-божественных эйдосов. Но, оставаясь в рамках поставленной мной задачи, хочу ограничиться только кратким указанием на то, что идеи («порождающие модели») византийские теологи находили в «„предвечном совете“ Божием». Это были, согласно Иоанну Дамаскину, изображения и образцы (парадигмы) того, что имеет от Него (Бога. — В. И.) быть. Такие парадигмы всего имеющего быть в тварном мире «прежде своего бытия наделяемы признаками и образами» (курсив мой. — В. И.). Следовательно, эйдос (архетип) в лоне Божества уже обладает некоей образной структурой, поэтому Флоренский и называл творящие идеи ликами. «По-гречески, — подчеркивал Флоренский — лик называется идеей». «В этом именно смысле лика, — явленной духовной сущности, созерцаемого вечного смысла, пренебесной красоты некоторой действительности, ее горнего первообраза, луча от источника всех образов, — было использовано слово идея Платоном» (Иконостас).