Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга первая

Не входя в филологические дебри, тем не менее нельзя избежать соблазна заглянуть в словарь, дабы почувствовать многокрасочно смысловую ауру, окружающую древнегреческую парадигму (paradeigma — существительное среднего рода; так и в немецком языке; в русском парадигма склоняется как существительное женского рода, что несколько модифицирует «ауру» этого слова). Средний род как бы выводит сознание за пределы половой полярности: мужское — женское, что, как мне кажется, более благоприятно для последующего восхождения к миру прообразов (образцов).

Deiknymi — показывать, делать понятным.

Para — возле, при, около.

Синтез этих двух элементов дает слово, означающее пример: 1) для подражания (здесь перед нами возникает проблема мимесиса; что есть мимесис в эстетике и художественной практике? Достаточно проштудировать соответствующую главу лосевской «Истории античной эстетики» о понятии мимесиса в эстетике Аристотеля, чтобы раз и навсегда отказаться от однозначного перевода — и понимания — этого термина); пример для подражания является также и моделью (добавлю: порождающей), образцом; 2) парадигма имеет значение примера, предупреждающего об опасности (парадигма как напоминание, предупреждение); это значение, полагаю, для наших рассуждений можно проигнорировать, хотя (даю вполне произвольное толкование) — парадигма предупреждает в мистериальном смысле о необходимости благоговейного и исполненного страха отношения к нуминозными откровениями мира прообразов; 3) парадигма переводится и как пример для доказательства; этим также можно пренебречь. Что остается в итоге: парадигма — это образец для подражания.

Теперь остается наполнить данное определение метафизико-эстетическим содержанием. Здесь необходимо прибегнуть к помощи Платона. Его учение о парадигмах — в том виде, в котором оно дано в «Тимее» — я беру как материал для собственных медитаций.

Платон предлагает «для начала» (имеется в виду начало пути философского посвящения) научиться во внутреннем опыте различать «две вещи: что есть вечное, не имеющее возникновения бытие, и что есть вечно возникающее, но никогда не сущее» (27 d — 28 а). Теоретическое признание такого различия имеет мало цены. Надо — хотя бы в самом приблизительном виде — почувствовать это различие. Царским путем является для меня созерцание канонически написанной иконы, которая представляет собой энергетически-художественный синтез двух элементов: вечного и преходящего. Такое ощущение следует назвать разумным (словесным) (пронизанным духом) в отличие от «неразумного (бессловесного) ощущения», порождаемого чувственным восприятием, не проработанным мышлением, способным к постижению «вечно тождественного бытия».

Если в эстетическом созерцании человек приобрел опыт, позволяющий ему отличать вечное от преходящего, тогда приходит время задать себе вопрос: на какой образец (парадигму) взирал художник, создавая произведение, порождающее чувство соприкосновения с миром архетипов? Опять-таки у Платона мы находим ясный ответ на это вопрошание, имеющее не столько теоретическое, сколько экзистенциальное значение. Мысль Платона побуждает воспринять ее как указание на определенное духовное упражнение (медитацию) для углубления собственного эстетического опыта.

Платон вводит в философский оборот понятие демиурга, коррелятивное парадигме. И в том, и другом случае нужны некоторые усилия, чтобы восстановить их тимеевский смысл, освободив от многочисленных семантических наслоений. Для ортодоксального уха слово «демиург» не пробуждает никаких положительных эмоций в той степени, в какой оно связывается с образом Демиурга в гностических системах (Валентина, например), подвергнутых суровой — и не всегда адекватной — критике Иринеем Лионским, скорректированной впоследствии Владимиром Соловьевым. Тогда как в начале третьего тысячелетия для не-или-пост-ортодоксального уха слово «демиург» не внушает более ужаса, поскольку его философски-гностический смысл является непонятным для большинства наших современников. На самом же деле первичное значение демиурга совершенно безобидно с догматической точки зрения, хотя в свою очередь мало что дает для усвоения демиургической концепции «Тимея».