Три версты с гаком

— Так уж и генерал, — возразил Артем. — Я на­писал русского человека, а кем он может быть: пасту­хом, плотником, инженером или генералом — какая раз­ница?

Гаврилыч топтался на пороге и не уходил. Эд стоял рядом и смотрел на него.

— Можно, я свою бабу приведу — пущай поглядит, а то она меня давно и за человека-то не считает... И еще шуряка своего — Петруху?

— Пускай приходят, — сказал Артем. — Только че­рез неделю, я к тому времени все закончу.

— Люди-то не будут смеяться, Иваныч?

— Это с какой же стати? — удивился Артем.

— Жизня человеческая, она, как ручеек весенний, течет, пробивает себе дорогу, — задумчиво сказал Гаври­лыч. — Посильнее ручей-то — он прямо норовит бежать, камни сворачивает на своей дороге, а хилый — обходит кажинный камушек, все норовит сторонкой да где полег­че... Кто же его знает, как она, моя жизня, могла бы по­вернуться, ежели бы не война? Может, сейчас не топо­ром бы махал...

— Сам рассказывал, как на фронте немцы тебя за генерала приняли... — напомнил Артем.

Эд — ему надоело стоять у двери — негромко гавк­нул, поторапливая хозяина.

— Пущай поглядят на меня, какой я есть на самом деле, — сказал Гаврилыч. — И Носкову покажи, и Юрке-милиционеру... Хорошо б и в Бологое отвезти — пока­зать бы следовало Митричу... А то Васька да Васька, а вон он какой орел — Василий Гаврилыч Иванов!

Плотник хлюпнул носом, а может быть, Артему пока­залось, и, пропустив вперед собаку, ушел.

4

В первый раз после болезни Артем снова встал на лыжи. Был ясный зимний день. Мороз без всякой злости, скорее добродушно, пощипывал нос, щеки. Когда сквозь высокие разреженные облака прорывалось низкое солн­це, снег так ослепительно сверкал, что смотреть на него было больно. Как и в прошлый раз, Артем пошел вдоль железнодорожных путей к Березайке. Блестящие рель­сы ощетинились инеем. Метель до самых маковок занес­ла маленькие елки, зато начисто сдула снег с больших деревьев. А вот и Горбатый карьер. И снова он, ставя лыжи крест-накрест, поднимается на крутую гору. Когда он с верхотуры взглянул на глубокую накатанную лыж­ню, зажатую между зелеными стенами леса и убегавшую далеко вниз, под шапкой, как раз в том месте, где шрам, вдруг стало холодно.

Трое мальчишек почти одновременно поднялись на гору. Старший из них, подождав немного, потеснил Ар­тема с лыжни.

— Пустите-ка, дяденька, — сказал он, звучно при­хлопывая лыжами. Потом, проверив, как они скользят, нахмурился и, пригнувшись, понесся вниз. Вот его вдвое уменьшившаяся фигурка вымахнула на ровное место, он притормозил и ловко развернулся на самой опушке.

Артем поймал себя на том, что ему хочется подольше потоптаться на месте, поглазеть по сторонам...

Оттолкнулся палками и уже внизу, выскакивая на просеку перед стеной леса, он стал счастливо смеяться и что-то орать глазевшим на него мальчишкам. А когда, лихо сделав разворот, остановился, все еще ощущая свист холодного ветра в ушах, громко похвалил себя:

— Молодец, Артем Иванович!

5

Уже февраль, а от Тани нет и нет письма. Почему-то Артем был уверен, что к Новому году или она сама при­едет в Смехово, или хотя бы поздравительную открытку пришлет. Когда Алексей прислал телеграмму, чтобы он немедленно приезжал на праздник в Ленинград, Артем заколебался, но все-таки не поехал, в надежде, что Та­ня даст знать о себе.

Когда-то он мечтал встретить Новый год в настоящем еловом лесу, где громоздятся сугробы, над головой мер­цают звезды, белесый Млечный Путь и луна в радужных кругах... Прямо под настоящей елкой накрыть стол и, до­ждавшись двенадцати часов, выстрелить в небо пробками от шампанского... Много раз собирался он с приятелями вот так отпраздновать, но всегда эта хорошая идея в са­мый последний момент почему-то лопалась. И вот те­перь есть бор, и шампанское, и даже стол можно в два счета сколотить. А в гости пригласить зайцев, лисиц, медведей...

Тридцать первого декабря приехал на «газике» Алек­сей Иванович Мыльников и увез к себе, заявив, что вся его семья и друзья не велели возвращаться без Артема.

Праздник прошел великолепно, а утром первого ян­варя они уехали на тихое, занесенное снегом озеро. К обе­ду уже была готова окуневая уха, сваренная прямо на льду. Алексей Иванович оказался на диво гостеприимным хозяином. Там, на зимней рыбалке, он и сообщил Арте­му ошеломляющую новость: с весны приступает к капи­тальному ремонту дороги. Осинский дает бульдозер, скре­пер и построит бетонный мост через Березайку. Обо всем этом они договорились в райисполкоме. Артем торже­ственно заявил, что это не только для него, но и для всех смеховцев самый лучший новогодний подарок. И на

ра­достях прибавил, что уже давно мечтал написать маслом портрет Алексея Ивановича. На это Мыльников юмори­стически заметил, что он вполне удовлетворился кари­катурой в районной газете...

В это февральское утро Артем встал, когда еще было темно. На столбе, освещая белые изоляторы, горела элек­трическая лампочка. Значит, еще нет восьми. Ровно в во­семь приходит Леха-электрик и выключает уличное ос­вещение. Сквозь замерзшие окна просачивался тусклый рассвет.