Три пары

На роль Мадам Фрэнк выбрал талантливую Марли Томас. Двадцать восемь лет, длинные конечности и сухой разум. Его удивило, что он может оценить Марли и ее волосы медового цвета, но не желать ее по-настоящему. Он предположил, что это произошло потому, что он был полон мыслей о Беатрис. Во время натурных или ночных съемок он не мог увидеться с ней и был потрясен тем, насколько его это расстраивало. Снятые им эпизоды поступали в пост-продакшен на следующей неделе, новые эпизоды на следующий год не подтвердили. Эта неопределенность тревожила, но помогало осознание, что скоро у него будет больше времени, чтобы видеться с Беатрис.

После завершения съемок в пятницу вечером, забившись в угол в местном пабе, он рассказал Марли о своем почти «Оскаре», о посещении церемонии вручения премии Академии в смокинге, о том, как с ним подписало контракт Агентство Креативных Артистов, о встречах в «Мирамакс», «Фокс Серчлайт» и «Парамаунт», о том, как все хотели с ним работать. Он не рассказал, что ничего ценного из этого не вышло и что агент отказался от него через шесть месяцев. Фрэнку и его коллегам было больно вспоминать те ранние успехи, когда весь мир еще принадлежал им: они достигли пика, не зная, что это был их пик, не насладились им, потому что были слишком заняты, глядя на следующую вершину. Такого рода разговор часто случался по утрам, вызванный выпивкой и, к счастью, в выпивке похороненный.

Молодежь – актеры и съемочная группа – ничего не знала о его номинации. Для них он был еще одним телевизионным режиссером средних лет, ищущим подработки, которого нужно терпеть, как их отцов. Благодаря амбициозности Марли и ее умению сплетничать вскоре каждый человек моложе тридцати пяти лет знал, что Фрэнк Дюркан однажды написал и снял короткометражку, которая почти получила «Оскар», но был слишком скромен, чтобы кому-либо об этом рассказывать. Актеры охотнее улыбались, когда он приходил на съемочную площадку, съемочная группа внимательнее слушала его указания. Он надеялся, что его повышенный престиж дойдет до продюсеров. На этой работе он почувствовал признание и ощутил себя полным неудачником из-за того, что нуждался в этом признании.

Он совершил ошибку, спросив Беатрис, что бы она о нем подумала, если бы никогда раньше его не видела.

– Если бы я пришел на вечеринку и ты увидела бы меня в комнате, полной людей, а?

Она лежала у него на груди, все еще сидя на нем верхом, его пенис свернулся у нее внутри. Их грудные клетки были скользкими от пота.

– А что?

– Просто скажи.

– Я бы ничего не подумала. – Ее дыхание было медленным и легким, поднималось и опускалось вместе с ним. Ее волосы пахли цитрусами.

– Хорошо, – сказал Фрэнк. – Я первый. Я бы подумал: она не ирландка – твой рост, твои скулы. Подумал бы: она красива, как и любая другая красивая женщина.

На этих словах Беатрис подняла голову и посмотрела на него, пытаясь уловить скрытый смысл его фразы.

– Но есть то, как ты смотришь на людей. Прямо и бесстыдно. Это меня интригует. Я думаю, тебе надоело, что люди смотрят на тебя, и ты пытаешься отвлечь их внимание, пристально глядя на них, пока они не оставят тебя в покое. – Она снова села, все еще глядя на него, прямо и бесстыдно. Она могла бы быть девушкой Бонда. – Я понятия не имею, что сейчас происходит у тебя в голове, – сказал он. – Не знаю, убьешь ты меня сейчас или поцелуешь.

Она улыбнулась:

– Я думаю, ты забавный.

Фрэнк знал, что «забавный» – это все, что остается у мужчин, которые движутся к закату.

– Что значит «забавный»? Забавный как?..

Он ждал, но она не отвечала. С Беатрис такое случалось постоянно. Дело не в том, что она не понимала намеков, она часто даже не знала, что этот намек вообще был.

– Хорошо. Я бы увидела мужчину средних лет. Я бы поняла, что ты ирландец, потому что ирландские мужчины плохо за собой следят. – Она прижала руку к мягкому холмику его живота с нежностью, которая его удивила. – Ты волосатый, как крестьянин, но темноволосый, так что, возможно, ты какой-нибудь испанский моряк. – Фрэнк был уязвлен. Да, он был темноволос и волосат, но ему говорили, что у него есть и другие, более привлекательные качества. Красивые глаза, например.

– Это очень по-немецки с твоей стороны.

– Ты думаешь, что то, откуда я родом, меня определяет.

– А что, нет?

– Я родилась в Германии, но мои родители поляки. Дома мы говорили по-польски, наши соседи были поляками, но, когда мы поехали в Польшу в гости, там мы были немцами. А теперь у меня еще есть паспорт, в котором написано, что я ирландка.

Фрэнк смутился. Он знал о ней так мало и ничего – о ее детстве.

– А ты такой же ирландец, как ирландец из Корка или Донегола?

Он засмеялся. Она была права.

– Расскажи мне о себе все. Я хочу знать, – сказал он.

Она улыбнулась ему, как ребенок, который думает, что его обманывают.

– Я думаю, ты говоришь это только из вежливости.

Фрэнка осенило: Беатрис, должно быть, одиноко. И вторая, более сложная мысль: она здесь не из-за его волосатого живота.

– Нет. Я хочу знать.

– Я расскажу тебе, почему не хочу секса в этой комнате. – Она слезла с него и подобрала одежду.