Три мушкетера. Том первый

 -- Но, г. комиссаръ, хладнокровно сказалъ онъ,-- повѣрьте, что я признаю и цѣню больше всякаго другого несравненныя заслуги его высокопреосвященства, подъ управленіемъ котораго мы имѣемъ честь находиться.

 -- Въ самомъ дѣлѣ? спросилъ комиссаръ тономъ, въ которомъ слышалось сомнѣніе,-- но если бы это было такъ въ дѣйствительности, за чти же вы попали въ Бастилію?

 -- Какъ попалъ я сюда или, скорѣе, за что я попалъ сюда? возразилъ г. Бонасье,-- вотъ это я положительно не въ состояніи объяснить вамъ но той причинѣ, что я и самъ этого не знаю; но навѣрно ужъ не за то, что оскорбилъ, по крайней мѣрѣ умышленно, кардинала.

 -- А между тѣмъ, должно быть, вы совершили какое-нибудь преступленіе, если васъ обвиняютъ въ государственной измѣнѣ.

 -- Въ государственной измѣнѣ! вскричалъ Бонасье въ ужасѣ,-- въ государственной измѣнѣ! Но какъ можете вы допустить, чтобы бѣдный торговецъ, ненавидящій гугенотовъ и гнушающійся испанцевъ, могъ быть обвиняемъ въ государственной измѣнѣ? Подумайте только, вѣдь это дѣло по существу своему совершенно невозможно.

 -- Г. Бонасье, сказалъ комиссаръ, глядя на обвиняемаго такъ, точно его маленькіе глаза обладали способностью читать въ тайникахъ сердца,-- г. Бонасье, у васъ есть жена?

 -- Да, отвѣчалъ весь дрожа торговецъ, чувствуя, что тутъ именно дѣла его запутываются,-- т. е. у меня была жена.

 -- Какъ у васъ была жена! Что же вы съ ней сдѣлали, если теперь у васъ больше нѣтъ ея?

 -- У меня ее похитили, милостивый государь.

 -- Ее у васъ похитили? произнесъ комиссаръ.-- А!

 При этомъ "а" Бонасье почувствовалъ, что дѣло все болѣе и болѣе запутывается.

 -- Ее у васъ похитили! продолжалъ комиссаръ,-- и вы знаете человѣка, который совершилъ это похищеніе?

 -- Я думаю, что знаю.

 -- Кто же это?

 -- Примите во вниманіе, что я ничего не утверждаю, г. комиссаръ, а только высказываю подозрѣніе.

 -- Кого вы подозрѣваете? Скажите откровенно.

 Бонасье находился въ страшномъ смущеніи: долженъ ли онъ отъ всего отпереться, или сказать все. Если онъ отъ всего отопрется, можно подумать, что онъ знаетъ слишкомъ много для того, чтобы признаться, а если скажетъ все, онъ докажетъ свое усердіе.

 Итакъ, онъ рѣшился сказать все.

 -- Я подозрѣваю, сказалъ онъ,-- высокаго брюнета внушительной наружности, имѣющаго видъ вельможи: онъ много разъ слѣдилъ за нами, какъ мнѣ казалось, когда я ждалъ мою жену у калитки Лувра, чтобы проводить ее домой.

 Комиссаръ, казалось, почувствовать нѣкоторое безпокойство.

 -- А какъ его имя? спросилъ онъ.

 -- О, его имени я не знаю, но если я его когда-нибудь встрѣчу, я тотчасъ же его узнаю, ручаюсь вамъ за это, будь это хоть среди тысячи людей.

 Лобъ комиссара омрачился.

 -- Вы говорите, что узнали бы его среди тысячи? спросилъ онъ.

 -- То-есть, сказалъ Бонасье, замѣтившій, что сбился съ пути,-- то-есть...

 -- Вы отвѣтили, что узнали бы его, сказалъ комиссаръ,-- это хорошо... На сегодня довольно: надо, прежде, чѣмъ мы пойдемъ дальше, чтобы кой-кто былъ предупрежденъ, что вы знаете похитителя вашей жены.

 -- Но я не говорилъ вамъ, что я его знаю! вскричалъ Бонасье въ отчаяніи.-- Я сказалъ вамъ, напротивъ...

 -- Уведите преступника, сказалъ комиссаръ двумъ сторожамъ.

 -- А куда нужно отвести его? спросилъ сторожъ.

 -- Въ тюрьму.

 -- Въ которую?

 -- Ахъ, Боже мой, да въ первую попавшуюся, лишь бы она крѣпко запиралась, отвѣчалъ комиссаръ съ равнодушіемъ, охватившимъ ужасомъ бѣднаго Бонасье.

 -- Увы! увы! сказалъ онъ самъ себѣ,-- несчастіе пало на мою голову; моя жена совершила, вѣроятно, какое-нибудь страшное преступленіе; меня считаютъ ея сообщникомъ и накажутъ вмѣстѣ съ ней: она сказала, она призналась, что сказала мнѣ все; женщина такъ слаба! Тюрьма первая попавшаяся! Именно такъ! Скоро пройдетъ ночь, и завтра меня колесуютъ, вздернутъ на висѣлицу! О, Боже мой! Боже мой! сжалься надо мною!

 Не обращая ни малѣйшаго вниманія на вопли Бонасье, вопли, къ которымъ, къ тому же, они, должно быть, привыкли, два сторожа подхватили арестанта подъ руки и увели, между тѣмъ какъ комиссаръ торопливо писалъ письмо, котораго ожидалъ чиновникъ.

 Бонасье всю ночь не смыкалъ глазъ не потому, что ему его тюрьма была ужъ слишкомъ непріятна, но потому что его безпокойство было очень велико. Онъ всю ночь просидѣлъ на своей скамейкѣ, вздрагивая при малѣйшемъ шумѣ, и когда первые лучи солнца проникли въ его комнату, ему показалось, что заря приняла зловѣщій оттѣнокъ.

 Вдругъ онъ услышалъ, что отодвигаютъ засовъ. Онъ подумалъ, что идутъ, чтобы отвести его на эшафотъ, и сдѣлалъ ужасный скачокъ, но потомъ, когда увидѣлъ, что, вмѣсто палача, котораго онъ ожидалъ, вошли только комиссаръ и сторожъ, которыхъ онъ видѣлъ наканунѣ, то такъ обрадовался, что готовъ былъ броситься имъ на шею.

 -- Ваше дѣло очень осложнилось со вчерашняго вечера, любезный, сказалъ ему комиссаръ,-- и я вамъ совѣтую сказать всю правду, потому что только полное раскаяніе можетъ отвратить гнѣвъ кардинала.

 -- Но я готовъ сказать все! вскричалъ Бонасье.-- По крайней мѣрѣ все, что мнѣ извѣстно. Прошу васъ, дѣлайте мнѣ вопросы!

 -- Гдѣ ваша жена, прежде всего?

 -- Но я уже сказалъ вамъ, что ее похитили.