Третий всадник

Я задумался. Вообще ощущение было двойственное. С одной стороны, над всей колхозной кампанией и зернозаготовками висела черная тень перегибов и очковтирательства. Сколько бед это принесло. Сколько было сломлено людей, разбито судеб, сколько жертв. С другой стороны – политика есть искусство возможного. Иначе было просто невозможно. И наверху это отлично понимали. И решили, что настал момент притормозить с репрессиями, дать народу послабления. И это воодушевляло. Значит, наверху оценили, что тот самый перелом уже произошел, мы оттолкнулись от дна и устремились наверх, к свету, к воздуху. Впереди еще много трудностей, но главное сделано, и мы уверенно побеждаем.

И чистки давно назрели – учитывая, сколько скопилось в партийных рядах самодуров, приспособленцев и желающих отрапортовать любой ценой, прикрывающих идеологически правильной болтовней свое безделье, бесполезность и стяжательство. Хотя уверен – основная причина тут политическая. Начался новый этап борьбы крыла, ориентированного на Сталина, индустриализацию и коллективизацию ударными темпами, с троцкистско-зиновьевской оппозицией.

Однако эшелон со спецпереселенцами, который едва не увез нашего свидетеля Ведерникова, далеко не последний. Немало народу осталось, кто объективно созрел для выселок. Это жестокая реальность.

– Вопросы? Возражения? – спросил москвич.

И опять Вася Говорун не сдержался:

– Есть опасения, что теперь селянин нам на шею сядет. Если его не держать за горло стальной революционной рукой. Это ведь такая публика!

– Ну, другой для вас нет, – неожиданно примирительно и сочувственно произнес Русаков. – Может, будет со временем, ближе к победе коммунизма. А пока факты таковы. Крестьянин цепляется за землю. Горожанин – за страну. При этом социалистическая страна может дать человеку гораздо больше, чем собственный надел земли, но пока не все крестьяне это понимают. Будем обучать. И прищучивать.

На такой бодрой ноте закончил он совещание. Распустил по делам всех. А меня попросил пройти с ним в кабинет.

Там мы расселись в креслах в углу – в расслабляющей, так сказать, обстановке. Так ведутся разговоры важные, но деликатные. Когда нужно не приказать, а нащупать некую общую позицию в неоднозначной ситуации.

– В сомнениях по поводу наметившегося поворота? – с пониманием спросил Русаков, внимательно глядя на меня.

– Да нет сомнений. Назрело такое решение. А как это будет – посмотрим. Мне же лично снять бы организацию. «Осьминоги» мне нужны. А со спецпереселенцами пусть местные разбираются. Они довели область до предела, им и разгребать завалы.

– И как, ищется? Что вообще по этим твоим «осьминожкам»?

– Движется. Судя по всему, имеем мы тут дело с разветвленной контрреволюционной организацией. Притом настоящей.

– А остальные что, выдуманные? – усмехнулся Русаков.

– Ну, так скажем, творчески осмысленные нашими органами. Грешат здесь этим подручные товарища Гири.

– Грешат. Одна из причин, что я оставил в свое время эти края… Ох, по тонкому льду идем мы с тобой. Но дойти надо. Иначе грош цена таким первопроходцам, кто обратно двинет, – произнес он не в своей обычной уверенной манере, а задумчиво.

А я посмотрел на него внимательно. Вот играет он или нет? За все время совместной работы у меня так и не сложилось определенного мнения по поводу Русакова. Перед отъездом в командировку мой любимый начальник Раскатов инструктировал:

– Не доверяй в Нижнепольске никому. Там какие-то мутные дела творятся. Была информация о разветвленной организации саботажников и террористов, которая проникла в органы власти. И, что характерно, эта информация ушла в пустоту, хотя мы ее донесли до товарищей.

– А Русаков что за гусь? – спросил я тогда.

– Не гусь он, а лошадка темная. Не поймешь, что у него на уме. Сталкивались, в курсе… Так что и за ним приглядывай. И за спину себе его не пускай…

И еще у меня возникало явственное ощущение, что роль Русакова в этой истории с беглым партийным деятелем гораздо глубже, чем кажется. И откровенничать у меня с ним желания не было. Но и полностью утаивать информацию я не мог. Хотя вполне мог лавировать.

– Нам нужен Головченко. Во что бы то ни стало. Он расставит все точки над «И». Иначе так и будем плутать. Конечно, ты молодец, товарищ Большаков. Бандитов взял. Зерно вернул. Но мало этого, черт возьми. Мало!

Впервые я видел такой всплеск эмоций от Русакова.

– Я Головченко хорошо знаю! Он зарылся в какое-то логово. Никуда отсюда не уйдет. Будет вредить, пока не подохнет. А в области сам видишь, что творится. Она в неустойчивом равновесии, как камень на горе. Толкнешь слегка, он и покатится, вот тебе и камнепад, который под собой погребет всех. Так что надо найти эту беглую сволочь. – Москвич испытующе посмотрел на меня.

– Сделаем все. И найдем, – заверил я.

– Эх, твои бы слова да богу в уши, – вздохнул Русаков. – Поможет твой задержанный нэпман с розыском? Как его, Ведерников?

– Он самый. Обещал.

– Пусть работает. Зря, что ли, с эшелона снимали? Если поможет, к стенке не поставим. Так и передай.