Трактаты. Проповеди

Повторим: если следовать логике Майстера Экхарта, то надлежит различать «ничто» и «нечто» (iht), служащее основой для построения понятия материи. «Нечто» — это «ничто», однако, взятое не само по себе, но в его связи с Богом. Положительному наполнению «ничто» способствует понятие «иного» (daz ander). «Ничто» есть «иное» по отношению к бытию. Если я буду спрошен, что сжигает мне руку, говорит Экхарт в проповеди 5 b, когда я в ней держу тлеющий уголь, и я отвечу, что уголь, то буду не прав. Мою руку сжигает ничто, т.е. нечто такое, что вообще существует, но чего в руке не имеется, иное руке; то же иное терзает и души в аду больше, чем пламя[1091]. Применение понятия «иного» позволило выйти рейнскому мистику из логического тупика: утверждать отсутствие чего-либо отличного от бытия, сохраняя само это отсутствующее как положительно определенный субстрат и даже субъект действий и проявлений. В сочинениях Экхарта «ничто» напоминает собой героя средневековых учебных рекреаций «Nemo». Если отрицательное местоимение понять как имя собственное, то фраза: «Nemo deum vidit» («Никто не видел Бога») будет читаться как «Никто видел Бога». В определении «ничто» через «иное» Экхарт прибег к некоторой логической подтасовке: в первом случае слово «быть» является полнозначным глаголом, а во втором — глагольной связкой, высказывание «не есть» подменяется высказыванием «не есть такой-то»...

Кроме того, что «ничто» есть «нечто» и «иное», оно представляет собой «зло» (malum). Размышляя о зле, Мастер, вслед за Дионисием Ареопагитом[1092], называет его не «совершением» и «исполнением» (effectus), а «отпадением» и «отложением» (defectus), тем, что, не имея положительной сущности, заключается в отрицании своей противоположности, блага, и полностью зависит от него. «Поэтому, когда речь зайдет о том, какова причина зла во многих вещах, — напоминает Экхарт в латинском эскизе 28 к своей будущей проповеди, — то, во-первых, скажи, что зло есть не совершение, а отпадение. Во-вторых, что вопрошать о причине ничто — это вопрошать ни о чем. Но зло и есть ничто. В-третьих, скажи, что зло на самом деле имеет причиной ничто. И притом растолкуй, каким это образом само ничто является причиною всякого зла, вины, наказания: как страдания, так и проклятия, и каким образом отпадение от бытия является причиною зла и злом самим по себе»[1093].

Учение о форме

Учение о форме Экхарт разворачивает главным образом в своей «Книге иносказательных толкований на Бытие»[1094]. Форму он как правило рассматривает в паре с материей, вторым общим принципом сущего, ведь «в начале сотворил Бог небо и землю», форму и материю, входящие в состав всех тварных вещей. Уподобляя форму и материю мужу и жене, Мастер описывает их как разные стороны единой возможности, которая, с одной стороны, активно осуществляется, а, с другой, всегда бывает в чем-то осуществлена. Форма — совокупность законов организации вещи и носитель бытия. Она представляет собой движение и является действием, «актом»[1095], но, взятая сама по себе, без материи, не может осуществиться и, значит, стать познанной. Что касается материи (или, как у Стагирита, первой материи), то она определяется как «почти ничто», на которое один за другим накладываются слои разных смыслов, позаимствованные у многих мыслителей, и в первую очередь из кн. XII, гл. 6 «Исповеди» Августина. Будучи потенцией, чистой возможностью, материя, если ее брать саму по себе, поддается только отрицательным определениям: безымянная, непостижимая, безвидная и не организованная масса. К ней не приложим даже вопрос «Есть ли она?» Но материю, как считал Аристотель, можно познать в соотношении с формой, а потому, по слову Августина, она — «ничто, которое есть нечто»[1096]. Здесь, однако, уже на уровне строения вещи, мы опять-таки сталкиваемся с прямой пропорцией взаимного определения двух полюсов экхартовского образа мира: ничто и Бога: Бога, который, как помним, и сам в разных позициях определяется как «Ничто» и как «Нечто». В общем же, находясь на грани бытия и небытия, материя напоминает рейнскому мистику «блудницу» из «Путеводителя» рабби Моисея, «непостоянную и беспокойную жену» из Соломоновых притч (ср. нищенка «Пения» плотиновского толкования на «Пир» Платона).