В представлении Майстера Экхарта теория «чистого акта» была лишь одной из гипотез о «неведомом Боге». Имея самостоятельную ценность, она играла роль общего введения к собственно экхартовскому учению о трансцендентном. Это было вполне в духе Экхарта — решительно оборонять истинность правоверного учения и столь же решительно требовать его преодоления: указывая на то, что в Боге сущность тождественна существованию, указывать на несовпадение мыслящего Себя, бездеятельного Божества и обращенного к тварному миру деятельного Бога. «Бог действует, Божество же не действует, у Него нет необходимости действовать, в Нем нет никакого действия, Оно всегда отвергало всякое действие... Бог и Божество различаются действием и бездействием»[1073]. — Разводя приравненное к сущности Божество и уравненного с существованием Бога, Экхарт разрушал теорию «чистого акта».
В проповеди 54 (Pf.) Экхарт развел ипостаси и ипостасные возможности: Отца и отцовство, Сына и сыновство, Духа и духовность[1074]. Ипостаси возникают в результате осуществления логически предшествующих им и реально наличных ипостасных возможностей. «Сему мы имеем пример в девице, которая является девой. По роду ее сущности ей свойственно все материнское, хотя она и не мать. Точно так же толкуй об Отце. По власти, в силу которой Он может родить, Ему присуще нечто отцовское, а тогда, когда Он рождает, Он становится Отцом»[1075]. Не иначе обстоит дело с сыновством, обратной стороною отцовства, которое представляет собой возможность родиться до поры нерожденному Сыну. Что касается духовности, то она обретается в отцовстве и сыновстве, иными словами, в еще не родившем Отце и еще не родившемся Сыне. А вот Дух исходит уже от родившего Отца и рожденного Сына. Отцовство, сыновство и духовность составляют в своей совокупности Божество, не развернутое в Троицу ипостасей. Стало быть, к Божеству и Богу приложимы аристотелевские понятия «потенциального» и «актуального», тщательно избегаемые теорией «чистого акта». Сам Экхарт именует отцовство, сыновство и духовность ипостасными «свойствами» (eigenschaft), на манер издревле принятых Церковью «быть нерожденным», «рождаться» и «исходить», различающих Отца, Сына и Духа. Но это неверно, так как свойства выделяются в ходе познания и не отделены от своих ипостасей, они наличествуют за счет бытия субъектов и носителей. Наличие же возможностей гипостазируется помимо всякого носителя, они есть и имеются не за счет ипостасей, но без них и логически до них.
Как заметил еще В.Н. Лосский, разницы нет — переходить ли в описании Бога от отношений ипостасей к сущности, как это было принято на Востоке, или от сущности к отношениям ипостасей, как это делали на Западе. Однако при втором подходе всегда сохранялась опасность скатиться в мистику дотроичной и внебытийственной «пучины Божества», пример чего мы и имеем, по Лосскому, в теологии Экхарта[1076]. В латинских трактатах Мастер как будто стремится сохранить баланс между сущностью и отношениями. Так, изучая в п. 54-72 «Толкования на Исход» десять аристотелевских категорий на предмет их приложимости к Богу, он оставляет, вслед за Августином, Боэцием и Фомой, лишь две из них — «сущность сохраняет единство (Бога), а отношение размножает (Его) в Троицу»[1077]. В соответствии с первым из этих путей, Бог созерцается, если использовать не поддающиеся переводу термины средневековой схоластики, как «diu ungenâtûrte nâtûre», в соответствии же со вторым, как «diu genâtûrte nâtûre». Г. Денифль, основываясь на трактатах обнаруженного им в 1880 г. «Трехчастного труда», настаивал на равноценности обоих путей для рейнского Мастера. Они с разных сторон направлены на единый трансцендентный объект, который соответствует теории «чистого акта» и тавтологии Исх. 3, 14[1078]. Денифлю оппонировал В. Прегер. Исходя из проповедей, изданных Ф. Пфайффером в 1857 г., он следующим образом воспроизводил динамику внутри Божества, как ее понимал Майстер Экхарт: мысля себя, Божество разворачивается в две ипостаси: субъект самопознания — Отца и объект самопознания — Сына; взаимная, исходящая от Отца и Сына любовь является Духом... Эти процессы напоминают в своей совокупности самопознание верховного Разума, о котором говорил Аристотель в кн. XII «Метафизики».