Тот самый

– Вообще-то все не так…

Я не слушал: быстро прошел мимо лужайки с Алисой и оказался внутри холодного дома. Я все еще не мог поверить, что мама всерьез спрашивала об этом, а главное, я не мог представить, какое будущее сулил этот разговор.

Он казался мне недоразумением. Неужели мама могла поступить так с нами? Неужели она беременна от мистера N? Нет, конечно нет! Я вспомнил большую ручищу на мамином плече и помотал головой. Все это неправда. Один из кошмарных снов. Иногда я просыпался от ощущения чьей-то руки, закрывавшей мне рот, иногда я просыпался от бешено колотящегося сердца и долго вглядывался в темноту, выискивая растревоженные ночные тени. Прямо сейчас я тоже должен был проснуться.

Я ущипнул себя за локоть и беспокойно походил по коридору, превращаясь в одного из призраков дома на Черепаховой горе. Быстро взбежав по лестнице на второй этаж, я переоделся.

Через полчаса мой велосипед лежал в траве перед фасадом заброшенного дома, а сам я сидел на кухне Эллы, медленно пересказывая все, что случилось. Мы много говорили обо мне и никогда – о ее дочери. Я все еще не знал, что вынудило Лизу расстаться с жизнью.

– Время не стоит на месте, – сакраментально изрекла Элла, наливая чай в керамическую чашку. – Время идет, одни призраки подменяют других.

Элла всегда говорила загадками, и по большей части я ее не понимал, но мне становилось легче, когда она внимательно меня слушала. Она слушала и не пыталась подогнать мое мышление под свое собственное. Она принимала мои мысли такими, какими они были, даже если я говорил всякие глупости. Именно поэтому я ссорился с мамой: она хотела, чтобы я думал как она. Но я никогда не был похож на нее.

– А если я не хочу расставаться со старыми призраками?

Я наблюдал, как Элла кидала в чашку замороженную бруснику, и поджимал губы. Хорошее настроение закончилось в тот момент, когда закончился наш разговор с мамой.

– Ты ведь не знаешь, будут перемены к лучшему или нет. И не узнаешь, пока они не произойдут.

Элла со скрипом отодвинула стул и села рядом со мной. Я отхлебнул горячего чая, обжигая язык, и сморщился.

– Я не хочу брата. И уезжать не хочу.

– А ведь когда-то ты не хотел приезжать сюда, да?

– Это другое…

– Разве?

Ответить мне было нечего, поэтому я снова принялся за чай. Подул на черную поверхность, видя несколько всплывших ягод, и сделал маленький глоток. Сладкий аромат и тихий, вкрадчивый голос Эллы успокаивали меня. Сейчас все произошедшее не казалось мне настоящим кошмаром. Я старался рассуждать здраво. Во-первых, я ничего не знал наверняка. Может, мама и правда не была беременна. Во-вторых, пустые разговоры ничего не значили.

Обычно так бывало после кошмаров: стоило только проснуться с дрожащим сердцем, увиденное казалось самым ужасным на свете. Днем воспоминания о нем притуплялись, и плохой сон уже не выглядел таким зловещим.

Я пообещал себе во всем разобраться и только после этого делать выводы. Я пока не знал, стоило ли рассказывать Алисе о случившемся. Она всегда жила эмоциями. Ухудшать обстановку в нашем доме мне совсем не хотелось, к тому же все начало налаживаться. До сегодняшнего утра.

По всей видимости, Элла прочла все эмоции на моем мрачном лице и подсунула мне круассан с шоколадом.

– Мама говорит, что от сладкого толстеют. А толстых никто не любит.

– Правда? – Элла снисходительно улыбнулась.

Я быстро закивал.

– Ладно, не пропадать же добру, да? – Она бросила на меня задумчивый взгляд и расстроенно покачала головой. – Тогда я сама его съем.

– Думаю… – Я вытянул руку, и пальцы зависли над круассаном. – Моя мама несправедлива.

Одним движением я подцепил круассан и разом откусил половину. Шоколадная начинка испачкала губы.

– Любят всяких, Матвей. Любовь, она… не имеет формы, понимаешь? Неважно, толстый ты или худой, грустный или веселый. В любви нет никаких рамок, она не делится на правильную или неправильную. И любовь всегда тебя найдет.

– Вы помните, как влюбились?

– Конечно! Такое случается только раз…

Я постарался вспомнить всех маминых мистеров N. Сколько их было в нашей жизни и сколько еще будет?

– И как же понять?

Мне пришлось прерваться, чтобы дожевать круассан. Расправившись с ним, я сделал глоток остывающего чая и посмотрел на Эллу. Темные глаза внимательно глядели на меня. Возможно, на моем месте она представляла свою дочь, и от этого мне становилось не по себе. Может быть, Элла говорила мне все, что не успела сказать ей. Чтобы ее слова не исчезли, не рассыпались прахом и не растворились бесследно. Я помнил, что у нее остался только сын Виктор. Вдруг он не хотел слушать Эллу?

– Понять – что?

– Что это тот самый человек. – Мы снова вернулись к нашему первому разговору. – Что это тот самый раз.

– Никак. – Она пожала плечами. Бледная кожа с синими прожилками, морщинистые дрожащие руки, тусклый взгляд… Только сейчас я понял, как Элла была далека от своей первой влюбленности и как я – близко.

Элла встала, отодвинула чашку и молча скрылась в гостиной. Я решил, что надоел ей с глупыми разговорами, и поднялся со стула. Мне стало неловко.