Томас

Напротив Томаса, уткнувшись необъятным пузом в стол, возвышался настоящий бай-батыр. Встанет — придется нагибаться — не по его росту землянку выкопали. Голова огромная, лысая, блестящая, как шарик подшипника. Лицо круглое и абсолютно ровное, плоское. Кожа почти черная, вся в рубцах и морщинах. Может это и не лицо вовсе, а плаха, которая много лет исправно служит своему хозяину? Сталь много раз вонзалась в неё — раскосые прорези глаз, ноздрей и провал рта были больше похожи на следы ударов острого топора в твёрдую древесину. Голова покоится на крепкой, как у древнего тура шее и налитых силой плечах. Руки большие, в шрамах. Кожаные браслеты с серебряными заклепками. На пальцах несколько перстней с уральскими самоцветами. Одежда у батыра простая — восточный полосатый халат. Томас похожие видел в Самарканде.

Старик, сидящий по левую руку, Тихоне был смутно знаком. Да такую рожу один раз увидишь, ни за что не забудешь! В молодости дед был огненно рыжим, но сейчас космы превратились в белоснежный хлопок. Половины правого уха нет -когда-то саблей снесли подчистую; белесый шрам через всё лицо — от брови и переносицы, до угла широких губ; лоб, как вспаханное бороной поле — такими глубокими были морщины; один глаз водянистый, почти белый, а второй — изумрудно-зеленый; нос с торчащими из ноздрей седыми волосками был много раз сломан и косил в сторону; пошамканная кожа на щеках и шее, как у рептилии. Все эти вместе взятые черты создавали такой разбойничий вид, что Томас невольно залюбовался.

Старик носил шелковую рубашку и темно-синий костюм «тройку» без пиджака — тот был наброшен на спинку кресла. Ткань подмышками мокрая от пота. Рукава закатаны. Кожа на запястьях в еле заметных шрамах. Томас подумал, что, скорее всего, от кандалов. На мизинце перстень с алым рубином. Когда Тихоня вспомнил, как раньше назывались эти драгоценные камни, то догадался, к кому он прибыл в гости, и где он с этим дедом мог видеться. Это был Соловушка, тот самый, игравший в шахматы с Мономахом. А пересекались они когда-то давно у Князя на одном из вечеров для избранных гостей.

Окинув ещё раз всю троицу взглядом, Томас обратил внимание на то, что деды отличались друг от друга, как понедельник от января, а январь от лета, но при этом у них всех обнаруживалось нечто общее. Царственная осанка, холодный блеск глаз (карих, серых, бело-зеленых), и такой презрительный излом губ, что кажется за ними прячутся раздвоенные языки.

— Присаживайся, друг наш, — сказал Соловей, и его рука указала на пустое кресло. Яхонт блеснул, отражая мерцающие огоньки свечей.

— Спасибо, — ответил Томас и подошел к столу. Когда он садился, то прежде стянул шкуру и бросил на пол, а сверху на неё поставил принесенную с собой корзину.

— Терпеть не могу волков.

— Зря, — сказал Соловей, близоруко щурившись. — Умные животные. Пожив среди них, через какое-то время начинаешь понимать волчий язык, а потом читать их мысли. Они вас могут научить охотиться в стае. Полезное умение для тех, кто живет долго...

— Не для меня.

— Как знать, как знать... — ответил Соловей, растягивая слова и, чуть наклонившись, внимательно, не упуская мелких деталей, рассматривал гостя. — Однажды вы продлили свою жизнь на сто лет. Что вам мешает провернуть похожий фортель ещё раз?

Тихоня задумался. Отвечая, подбирал каждое слово:

— Вы думаете, выиграть так легко?

Старики переглянулись. В этот раз говорил король Лир:

— Друг наш, что вам известно о сей забаве?

— Немного, — Томас поправил волосы, чтобы не лезли в глаза. — Я специально не интересовался. Слишком неудобная тема. Думаю, понимаете...

— Мы понимаем, — кивнул король Лир. — Поэтому вызвались помочь. Мы расскажем вам то, что нам известно. Князь беспокоится о вас, и наша обязанность сделать всё возможное, чтобы экзекуция прошла без последствий.

— Рулетки не будет? — спросил Томас, стараясь, чтобы его голос звучал как можно спокойнее.

— Не будет — правила меняются, — отозвался Соловей.

Деды мелко-мелко стали трясти головами и заулыбались. Как только их губ коснулась улыбка — всё! — ушла строгость. Перед Томасом уже сидели не самисебецари, а три весёлых дедка, привыкшие смеяться, а не плакать, петь, а не жаловаться на жизнь. «Они не знают горя — они сами и есть горе», — почему-то подумал Томас. Старики как-то засуетились, начали потирать ладошки, словно в предвкушении интересной беседы. А может к ним не часто заходят гости и каждый для них, как награда?

Король Лир вдруг выразительно поднял глаза вверх и поскреб ногтями по шее. Томас всё понял. Нагнулся, взял корзину и выставил на стол подарки. Тоня передала дедкам глиняную запечатанную бутылку, четыре обычные рюмки — из таких поминали Ваню — несколько краюх черствого ржаного хлеба и пучок красной сочной редиски.

— Вот, это уже по-нашему, по-соседски, удружил, — наконец сказал сидящий напротив Томаса бай-батыр. Голос у него был утробный, низкий, с рычащими перекатами, никакого акцента — чистый, в данном случае, настоящий могучий русский язык.

Соловей посмотрел на друзей.

— Кто на разливе?

— Самый старший, — сказал бай-батыр.