Томас

Недосягаемое, неприступное, все испепеляющее Солнце вдруг превратилось в вырезанный из белой бумаги приклеенный к стене кружок. Любой, кто поднял голову вверх, поразился тому, что во время пылевой бури можно спокойно смотреть на Солнце, и для этого не нужны закопченные сажей стекла или защитные очки. Оно не слепит глаза, не греет кожу, висит себе вверху — белое, бледное, равнодушное ко всему... Слабость небесного светила кого-то привела в восторг, но большинство горожан почувствовали, как их сердца наполняются беспомощностью и необъяснимой тревогой. Подобное случается, когда взрослеющие дети, наконец, понимают, что их родители на самом деле слабы и не в силах спасти своих чад от напастей, болезней, самой смерти. Неосознанный первобытный страх пригвоздил их, впечатал в великое ничто, вгнездился в подкорке разума и остался с ними навсегда — до самых последних дней их жизней...

28 В гостях

Спускаясь в землянки, Тихоню каждый раз поражала труднообъяснимая перемена сознания на поверхности и под поверхностью. Стоит переступить порог, закрыть за собой дверь и тут же под землёй, как будто теряешь способность слышать. Только эта глухота имеет странное свойство. Вдруг ты, как церковный колокол изнутри наполняешься неизвестно откуда идущим звоном и начинаешь ощущать, как вместо давления низкого потолка и стен, происходит нечто обратное — душе становится тесно в теле и тебе кажется, что тебя распирает изнутри. Это не землянка такая темная, узкая и маленькая — это ты вырастаешь на два-три размера. Как будто душа страшится любого подобия могилы и пытается вырваться за пределы. В этот раз с Томасом произошло нечто похожее: внешние звуки стерлись, раздался звон в голове, но тише, чем он ожидал; приятно пахнущий сосновой стружкой воздух был недвижим, поэтому Томасу вдруг показалось, что попал он в тюремную камеру или в тот самый каземат, которым он так любил пугать людишек. Глаза быстро привыкли к сумеркам — свет, струящийся из маленького окошка, показал обшитую сосновым кругляком похожую на предбанник комнатку с дощатой дверью.

Сосна. Запах шахты. Новой шахты, где на складах хороший крепежный лес, где коногоны вовремя его развозят по штрекам и выработкам, а крепежники не филонят. Бывают плохие шахты. Там работают саботажники, а не снабженцы. Там стойки рыхлые, словно гнилые изъеденные кариесом зубы. Только в клеть зайдешь, спустишься в забой, а в лицо трухой и короедами тянет. Смертью. Таким лесом кровлю не удержать... А тут пахнет хорошо, надёжно...

Подумал, постучаться или нет? Как она сказала, иди смело?

Перед тем, как толкнуть дверь, кольнула мысль, что в столярке, где сколачивают гробы, тоже приятно пахнет сосновой стружкой...

Томас невольно оскалился и с диким шальным блеском в глазах вошел в землянку.

За дверью его встретила хорошо углубленная комната — пришлось ещё спускаться вниз. Потолок не горизонтальный, а домиком, без поперечных балок. Висячие стропила из горбыля под углом упирались в центральный брус — коньковый прогон. Крышу поставили на врытые в землю четыре стойки, поэтому казалось, что землянка была просторней, чем на самом деле — потолок на темя не давил. Стены заложены песчаником. На полочках в глиняных тарелках горели большие свечи, давая столько света, что можно спокойно читать. Воск в фитильках потрескивал, принося в землянку ощущение покоя и мира. Пол земляной, но обильно засыпан опилками и еловыми ветками, поэтому запах стоял свежий, новогодний — никакой затхлости. Центр землянки занимал огромный круглый стол, вырезанный из спила многовекового дуба — были хорошо заметны неисчислимые годовые кольца, темные в центре и светлеющие ближе к коре. Ножек не было видно — скорее всего, стол опирался на одну, центральную. Тут же стояли четыре деревянных кресла с высокими спинками, застеленные волчьими шкурами. Одно свободно, а три заняты.

Томас с трудом убрал ухмылку с лица.

По правую от него руку сидел дедок в белой черкеске, поразительно похожий на короля Лира из советского фильма. Грива белоснежных волос длиннее, чем у Томаса. Высокий лоб. Гордый профиль — нос, словно коготь ястреба, упрямый подбородок, большие жабьи губы. Широко поставленные серые глаза такие большие, что, кажется, старик пошевелится, и они тут же выпадут из век и покатятся по полу, собирая опилки — лови их потом, очищай...