Том 6

Было это ни с чем не сравнимое путешествие, в котором северный белый блеск солнца, ласковое тепло лета, запах травы, синева бескрайних озер, одновременно жаркое и прохладное дуновение на лесных полянах — все ощущалось нами первозданным, чистым, как в детстве. И Сергей, несколько хвастаясь, гордясь этой сказочной землей, где родился он, заглядывал с ребяческой лукавинкой нам в глаза, посмеивался от удовольствия, спрашивал: «Ну, как, а?»

Не забуду, как лунной ночью мы бродили по тишайшему Белозерску, по его древнему земляному валу, откуда были видны внизу среди неподвижной темноты деревьев залитые луной крыши, потом сидели на деревянных перилах пристани, овеянные покоем воды, потом карабкались по прибрежным валунам Белого озера, тоже беззвучного, до горизонта лунного, пахнущего здесь влажными старыми камнями, потом стояли возле тихого, насквозь зеркального канала, напоминавшего нечто торговое, давнее, голландское (только не хватало меж берегов белых парусов лодок), и прочные каменные с решетчатыми окнами пакгаузы, построенные еще Великим Петром, смотрелись в светлую ночную воду так же, как и триста лет назад, колдовски перенося в этот безмолвный час августа навсегда (а может, не навсегда) ушедшее время.

Мы ходили с Сергеем по тропинкам его детства, по той же траве, по тем же камням, омытые тем же пресным, свежим воздухом вблизи воды, тем же лунным светом, так же звучно отдавались шаги на деревянных мостках пристани, так же где-то на окраине лаяли собаки, так же мягка была пыль, так же плыла тишина ночи над темным городским валом, над латунным сверканьем озерка, над верхушками деревьев.

Сергей говорил мало, смотрел вокруг, курил, загадочно, почти нежно улыбался, я чувствовал скрытое радостное оживление в нем — и только тогда понял, почему он почасту говорил, что без поездок на Вологодчину не пишется ему.

Как бы ни была мудра, оснащена опытом зрелость, все же детство, молодость — лучшая пора человеческого утра, время познания мира чувством, время надежд и утверждения любви к сущему. Все высокое и доброе, трагическое и великое, чего достигла в своем развитии современная поэзия, обязана молодому порыву, беспокойному духу, и рождалось оно не в теплых перинах, а под весенними знаменами, облитыми дождями, пронизанными солнцем и пулями, обдутыми полевыми ветрами, горьким порохом сражений. Молодость — это область чувств: чуткость к правде, приятие жизни и отрицание смерти. Зрелость — это область мысли: осмысление сущего мира в движении.

Имя Сергея Орлова известно всем любителям литературы. Его поэзия соткана из молодости и зрелости, ибо наделена властным излучением чувства и мысли, и этот союз долговечен.

У него была обыкновенная и необыкновенная биография военного поколения, и в жизни и в стихах он был скромен, мужествен и непримирим. Его поэзии было присуще ликующее, жизнелюбивое начало, несмотря на печальные строки, на горечь невосполнимых утрат и уходящих мгновений бытия.

Сергей Орлов не был торопливым поэтом, его человеческая застенчивость, его внутренняя культура отвергала эстрадный успех, заманивающие балаганные жесты, головокружительные, рассчитанные на аплодисменты качели, он не позволял себе говорить напряженным голосом, перебивая других, он не обгонял в суете и мельтешении собственные строки, верно служа поэзии.

Когда я думаю о таланте Орлова, он представляется мне высоким прочным мостом, перекинутым из настоящего в будущее, потому что творениям этого большого поэта уготована долгая жизнь,

1980

Евгений Носов

Евгений Носов — один из самых талантливых наших стилистов. Современный литературный русский язык с его безграничной емкостью, мужественной строгостью и застенчивой нежностью сверкает в его книгах подобно драгоценному камню, отшлифованному мастером.

В первую очередь я сказал о стиле этого писателя потому, что читать его — истинное наслаждение и вместе незабываемое путешествие в глубокий и искренний мир его жизненного опыта и чувств, вобравших в себя и трагедию и красоту человека.

Как крупный художник, Носов всегда касается главных проблем жизни — истории правды добра и правды зла, — может быть, поэтому в манере его письма, в его героях, пейзаже, размышлениях присутствуют, на мой взгляд, два начала: мужское (истина, справедливость, доброта, здравомыслие), и женское (надежда, мечта, ожидание счастья).

Без этих двух начал невозможно представить ни одного художника в прошлом, ни одного серьезного писателя в настоящем, особенно тогда, когда в искусстве веют с разных сторон ветерки условных новаций, подчас вялых, но подчас беспощадных, презирающих во имя модерновой формы многослойный реализм и действенность «мужского» глагола и «женского» эпитета.

Евгений Носов никогда не придерживался равнобедренной морали середины, то есть среднего, спокойного, холодноватого отношения к реальности и характеру персонажа. Писатель страстен во всем, владея крайними внутренними человеческими состояниями — слезами и смехом. Не они ли воздействуют на нашу нравственность?