Том 6

— Сблизить с Шолоховым может только пронзительно увиденная и совестливо понятая народная жизнь… Но шолоховское проявляется сегодня не только в литературе — открытия художника способствуют самому неожиданному порой толчку в сфере культуры. К примеру, думая о стиле Шолохова, я вижу и такие его грани в искусстве, как удивительная пластичность танца Екатерины Максимовой и Владимира Васильева, как душевные, уходящие в великие народные истоки мелодии Георгия Свиридова, или светоносные пейзажи Андрея Мыльникова, или всецело народные портреты жителей деревни Прислонихи Аркадия Пластова… Потому что искусство Шолохова — зачаровывающее колдовство. Он бог, он сотворил чудо, наградив жизнью, плотью и духом донское казачество. Магией своего гения он вернул казачеству честь, гордость и достоинство, которое несло оно от Болотникова, Булавина, Разина и Пугачева — любимых народных защитников. В Мелехове утвердил Шолохов личность сложную, противоречивую, но привлекательно глубокую, совестливую. Тайна этого рождения и есть колдовство, она делает явление Шолохова исключительным. В современной советской литературе можно было бы назвать еще Леонида Максимовича Леонова, обладающего настоящим даром колдовства. Эти художники явили нам русского человека и русский характер наиболее полно, емко, глобально…

Май 1980 г.

Титаны

Сравнительный метод применительно к художественным ценностям, тем более к гениям — опасен и сомнителен.

При всем этом невозможно отъединить их, Толстого и Чехова, двух непохожих художников, без которых «золотой» девятнадцатый век в искусстве не был бы золотым, сразу утратив две могучие опоры.

Толстой, я бы сказал, создал мыслительную прозу, то есть повествователь слился с философом, — и возник сплав чувства и интеллекта, давший в русской литературе не только текст авторского размышления, но текст, заставляющий размышлять читателя. Предельно раскрытые, обнаженные мысли и чувства; страсть, как жизненная сила; жесткая искренность, смешанная порой с мужественной лиричностью; отсутствие расплывчатых полутонов; поиск изначальной и конечной цели бытия; соединение мира внутреннего с миром внешним, частое их несовпадение, приносящее боль; беспощадный сарказм, публицистичность, здоровье пророка, убежденность апостола и проповедника — все это делает прозу Толстого толстовской, единственной в своем роде, которую мне хочется назвать гордой прозой одержимо верящего в истину человека.

Чехов не обладает качествами ни апостола, ни пророка, в его прозе нет даже тени публицистичности, нет той энергичности действия, которая присуща героям Толстого. Чехов сдержан, мягок, скромен, подчас вроде бы стеснителен, души его героев предельно не обнажены (что-то недоговорено, не раскрыто), однако постепенно он окутывает вас настроением, затем своим необоримым чувством, и, подобно утренней заре, начинает медленно, но все сильнее и сильнее разгораться мысль его, покоряющая ваше сознание.

Этих разных художников объединяло одно — интерес к человеку.

Толстой и Чехов достигли такой известности и такого влияния в мире, что их имена уже стали великими метафорами наряду с именами Гомера, Шекспира, Стендаля, Бальзака.

Толстой и Чехов — два русских гения — подтвердили, что феномен искусства бессмертен.

1980

О Сергее Орлове

Он иногда звонил по вечерам, и его протяжный голос: «Юра-а, здорово-о!» — можно было узнать сразу по особенной орловской глуховатости, по особенному радостному тону. Он любил радость общения, ценил мужские встречи («Заедем в гостиницу к Мишке, выпьем по рюмочке, поговорим»), дорожил ими, как я сейчас понимаю, больше других, занятых повседневной суетой друзей, и был предан фронтовому товариществу, как никто из нас, сохраняя в себе незамутненную верность военному прошлому. Эта верность мужскому братству была второй сущностью поэта Орлова, и было вроде бы спокойней, теплее оттого, что по земле ходил своей цепкой, немного пружинистой походкой он, Сергей, Серега, Сережа, готовый хоть посреди ночи встретиться или поехать куда угодно, ради дружбы, душевной помощи, искреннего разговора. И в этом не было ничего наигранного, ложно рыцарского, показного, не было никакого насилия над собой — в этом сказывалась его натура, человеколюбивая, исполненная постоянного молодого и веселого интереса к жизни, любопытства к миру, а не только к искусству, как это бывает порой в серьезном возрасте у познавших, почем фунт лиха, поэтов.

Мне пришлось видеть его в разных обстоятельствах, видеть добрым, сердитым, настойчивым, но мальчишески восторженным, умиленным, даже разнеженным он показался мне лишь в поездке по Вологодской области, куда отправились мы втроем однажды летом: Сергей Викулов и Сергей Орлов решили показать мне свою обетованную родину, край голубого неба, белых облаков, огромных озер и лесов.