Том 5

А то снег уже выпал, Тунгуска стала, а тут шатун появился. Шатун стороной людей не обходит. Жиру он осенью не набрал, в берлог не залез — ягоды мало было. И шатается. Иной раз много их в зиму бывает. Этот ночью в поселок пришел. По следам потом всю историю его выяснили. Подошел он сначала к магазину, долго кружил, вынюхивал, потом почему-то к квартире главного бухгалтера потопал, на крыльце долго лазил, мялся. Зачем к главному бухгалтеру — никак не понятно! Походил у бухгалтера, потоптался — и двинул посеред улицы к кинотеатру. А там сеанс последний кончился, народ из клуба повалил, кто-то песню затянул, разговор, смех. И зверь назад заворотил. Как раз в проулок. И за углом столкнулся нос к носу с директором промхоза. Тот увидел мишу, хотел «папа, мама» сказать, да говорить некогда было, жену в охапку — и деру к своему дому. Дверь еле успел захлопнуть на защелку — и за ружьем. А миша ревет на крыльце, дверь когтями полосует. Одно слово — шатун, злой он до крайности. Тут он его и взял, однако. Стрелил двумя жаканами.

* * *

Охотник в тайгу шел, жена его провожала на лошади. Простились они. Она назад поехала. А что дальше было — догадаться только можно. Видать, зверь в засаде сидел, а потом вышел ей поперек пути. Лошадь испугалась и понесла. А она упала с лошади. Женщина ведь. Заломал он ее. Потом кости ее нашли, а поверх их чулки ее лежали. Чулки он поверх костей положил. Жрет он человечину-то. А женщина скусней мужчины.

* * *

Вечером уже стадо гнали, туманец от реки, коровы мычат сытые, у ворот мордами трутся, а тут голодная медведица, здрасте-пожалуйста, забрела из тайги с семейством, значит, с медвежатами малыми — своими ребятенками. Напала матушка на корову, стала драть, рев, мык, пыль каруселью на дороге, ровно два трактора сдуру на пьяный манер сцепились. На шум такой доярки выскочили, закричали, руками замахали, а матушка никак с коровой не справится, рвет ее, а не может задрать. Медвежата в кустах запаниковали, хором благим матом орут, за мамашку беспокоятся. Тогда медведица ноздрей на всю деревню фыркнула, вроде руганулась, бросила корову-то, напала на козу, разодрала ее и половину в тайгу унесла… ребятенков кормить. Никто не стрелил ее…

Утро

Утро в детстве пахло голубиным пером, влетевшим со двора в окно и опустившимся на горячую от солнца подушку.

Катя

На даче пятилетняя Катя, потрясенная, гордая собой, высвободила полупридушенного чижа из лап котенка, после же в кустах черной смородины она с обмазанными соком щеками, горячо рассказывая мне о проступке котенка, рассуждала так:

— И птица имеет защиту, и собака, только человека никто не может защитить! — И, подумав, добавила: — Вот лев разве…

Утром, войдя ко мне, она засмеялась:

— Я читала в журнале… об одном профессоре, очень смешно…

— В каком журнале? В «Мурзилке»?

— Нет, так, один журнал, не помню, как называется, дедушка его взял. В общем, журнал такой…

— И что же?

— Там профессора одного хвали-и-ли, хвалили, а потом наоборот стали хвалить.

— Как это «наоборот»?

— Он, правда, не профессор, а геолог. Грибы собирает.

— Геолог тоже может быть профессором. Только геолог не грибы собирает, а занимается полезными ископаемыми, которые находятся в земле.

— Я и говорю — полезные. Грибы собирает. Его хва-ли-и-ли, хвалили, а потом бухнули и так далее и так далее.

— Как это бухнули?

— Ну, не стали хвалить. В одном журнале читала. Смешно. Хвалили, хвалили, а потом бухнули, что плохой да плохой.

Она ушла, и теперь я засмеялся. По-видимому, она слышала наши разговоры о превратности критики и придумала эту историю с профессором.

Мы гуляли с ней в парке, она попросила:

— Папа, купи ребеночка.

— У меня денег не хватит. Это очень дорого. Потом нужно в очереди долго стоять. А у нас с мамой нет времени.

— Они где — в универмаге «Москва»? Они что — в колясочках лежат? Ах, какие хорошенькие, наверно!

Однако на следующий день решительно заявила:

— Я хочу с тобой честно поговорить. Они не покупаются, а рождаются.

— Катя, как звать врача, который тебя лечил?

— Тулгузы Керба-Кера… Бабаевич…

— Хороший он?

— Да. Только имя страшное.

— Почему?

— Очень забывательное.

— Папа, открой дверь громче!

— Наверное, ты хочешь сказать —шире?

— Ты непонимательно говоришь, папа.

— Ну хорошо, хорошо, я открыл дверь, пойдем.

— Папа, что ты около меня столпился? Как я могу идти? Что вы меня обтолпили? Ты и мама…

Сидел за столом над рукописью, правил, вычеркивал, вписывал, заменял слова — вся страница была изрисована.

Катя внимательно наблюдает за моей работой и осторожно грызет яблоко.

— Папа, что ты делаешь?

— Вычеркиваю слова.

— А хорошие?

— Вставляю.

— Значит, плохие слова бывают хорошими, а хорошие плохими? Да?

— Что-то в этом роде, пожалуй.

— А эти слова хорошие?

— Какие?

— Я тебе сейчас скажу. Вот. Слушай. «До, ре, ми, фа, соль, ля, си, едет кошка на такси, а за ней котятки, милые ребятки».

— Что это — стихи?

— Ага. А вот еще. Сережка из второго подъезда их любит. Вот слушай. «Едут новоселы, морды невеселы, кто-то у кого-то слямзил чемодан…»

— М-да, поэзия, знаешь ли…