Том 5

Я люблю проснуться на сеновале, где обычно сплю, глубокой ночью, почти перед самым рассветом. Мне зябко. Я прислушиваюсь и чувствую — в тишине кричат сверчки, к заре похолодало, щели в крыше полны лунного света, и сквозь раскрытый чердак сильно тянет из сада росистой свежестью. Облитый луной, он словно стынет в синем дыму.

Без всего этого, мне кажется, я не могу жить и летом всегда работаю в деревне.

И вот однажды мне пришлось поехать не в деревню, а на юг, в санаторий, отдыхать, на знаменитый юг с его жарой, декоративными пальмами и душными бархатными ночами, где нет холодных лесных озер, в которых на закатах бьют хвостами пудовые щуки.

Здесь мне нравится и пленяет только море. Это удивительное зрелище. Утром оно лиловое, гладкое, как стекло, над ним подымается легкий парок; днем оно ослепительно нежное, синее; вечером быстро темнеет, на горизонте подолгу пылают огромные пожары и тают дымки пароходов, уходящих в этот огненный закат.

Однако мне было скучно на юге, не хватало тут северных лесов, и был я совсем одинок без них. И никак не работалось.

Раз, проспав восход, я встал в плохом настроении. Вся палата была залита горячим солнцем, слабый ветерок играл белой занавеской на балконе. Я долго валялся в постели и смотрел на мольберт: вчера начал писать вечернее море. Но этот этюд представился таким ужасающим, что я закурил и подумал сердито: «Надо уезжать, просто безобразие!»

Вдруг я услышал будто бы шелест крыльев, и почудилось: что-то черное взъерошенным комом упало за тюлевой занавеской балкона.

Я удивился и вышел на балкон. На перилах сидела нахохлившаяся ворона и одним глазом смело и внимательно поглядывала на меня. С какой целью она прилетела сюда, было неизвестно. Внизу зеленел санаторный парк, пальмы и кипарисы, за ними — море и пляж, усыпанный телами загорающих: везде был солнечный простор.

— Ты зачем? — сказал я, но ворона ничуть не испугалась моего голоса, взглянула любопытно другим глазом и, кивнув мне, произнесла, вроде знакомясь:

— Кла-ра!

Помолчав, я усмехнулся, подошел ближе, ворона продолжала сидеть на перилах; она опять нагнула голову, похоже было: церемонно кланялась.

— Ишь ты! — сказал я. — Поразительно…

— Кла-ра! — несколько уже недовольно повторила ворона и нетерпеливо тряхнула хвостом.

Я засмеялся, показал на дверь и пригласил ее:

— А ну заходи ко мне, если не боишься.

Не успел это сказать, как ворона спрыгнула с перил, отодвинула клювом занавеску и вошла в комнату, стуча по паркету когтями. Я был окончательно удивлен. Паркет оказался так гладко натерт, что ворона, спеша войти, неожиданно поскользнулась, но сейчас же подперлась своим хвостом, как палкой, снова пробормотала с неудовольствием:

— Кла-ра!

Я мигом догадался, что надо делать: быстро взял в ванной мыльницу, сполоснул, поставил ее на пол, накрошил хлеба и налил туда молока.

Глядя на мои приготовления, ворона с нетерпением трясла хвостом, а раз довольно сердито стукнула клювом по мухе, которая села на пол рядом с мыльницей.

— Ну ешь! — весело сказал я и при этом отошел в сторону, чтобы она не стеснялась.

Ворона подошла к мыльнице и стала так мотать в клюве хлеб, что во все стороны полетели брызги молока.

— Как тебя звать? — спросил я.

— Кла-ра! — ответила ворона с полным клювом хлеба и посмотрела сбоку презрительно, точно говоря: «Будто не знаешь!»

— А, Клара! — обрадованно сказал я, но больше вопросов не задавал, сел на стул и начал наблюдать.

Кончив есть, Клара немного подумала, почесала ногой голову и вперевалку заходила по комнате. Она увидела зеркало, радостно каркнула и прошлась перед ним туда и назад, как женщина, которая рассматривает себя< Потом она заметила мой шлепанец возле тумбочки, подержала его в клюве и швырнула под кровать. После этого с хозяйственным видом она оттащила мыльницу к дверям балкона.

— Правильно, наводи порядок! — сказал я и засмеялся.

Клара покосилась в мою сторону и вдруг вспрыгнула мне на плечо. Я замер, ожидая, что будет дальше. Клара повозилась на плече, тихонько ущипнула мою шею и что-то зашептала на ухо.

— Не понимаю, — сказал я растерянно и почувствовал, как она принялась вытягивать за ремешок часы из моего кармана. Часы повисли, сверкая крышкой на солнце. Клара с восторгом каркнула и вытянула голову к часам, будто хотела послушать, и показалось: ее глаза блестели любопытством.

Только тогда я понял, чего хотела Клара. Я вспомнил рассказы о том, что вороны, как и сороки, любят блестящие предметы. Я сконфузился и спрятал часы в карман, чтобы не было обиды. А Клара вспрыгнула мне на голову, потопталась, начала клювом перебирать мои волосы и, сделав какую-то прическу, довольная, спрыгнула на пол, подошла к мыльнице и оглянулась умоляюще.

— Кр-расота! — каркнула она.

Сомнений не было: она выклянчивала у меня мыльницу.

— Ну, Клара, — сказал я. — А как же я буду бриться?

Клара, наверное, обиделась и гордо заспешила, вышла на балкон.