Том 3. Повести и рассказы

– Как зачем? Я не думаю, чтобы идея этого мира была лучшей из возможных идей. Я думаю, что в космической гармонии найдутся и прекраснейшие идеи. Вот этих новых идей и воплощений я и хочу. А в моральном отношении меня радует всякая революция, потому что, пока она только революция в ее чистом виде, в ней есть настоящий пафос свободы. А разве есть что-нибудь более влекущее, чем свобода? Только любовь, быть может… Но в конце концов это одно и то же…

– Все это парадоксы, – сказал Сергей Николаевич, устало закрывая глаза, – и как все это далеко от обыденной жизни, как все это отвлеченно.

– Любовь и свобода одно и то же, – продолжал Павел Данилович, пристально вглядываясь в Веру, – это – не парадокс и не отвлеченное суждение, а единственное реальное, что нам дано знать. Все проходит, все испепеляется: только любовь не проходит никогда и в ней мы свободны.

– Но ведь это неправда, – закричал Захарченко, который уже со шляпой в руке стоял на пороге, – ведь это неправда. Мы, напротив, никогда не видим, чтобы любовь продолжалась всю жизнь. Она проходит, как все в этом подлунном мире. Пример верной любви до гроба – Филимон и Бавкида, Пульхерия Ивановна и Афанасий Иванович – но разве это любовь? Любовь всегда страсть… А страсть не может продолжаться долго.

– Я говорю о влюбленности, а не о страсти. Да, страсть проходит, это правда. Но влюбленность не умирает. Если я увидел в лице той, которую полюбил, бессмертную черту, этого забыть нельзя никогда, даже после смерти. А когда влюбляешься, всегда видишь эту черту. Только объяснить этого нельзя словами. Иная музыка, взгляд или прикосновение руки больше откроют нам в этой тайне, чем наши бедные, робкие слова.

– О, романтизм! – засмеялся Захарченко. – Прощайте, однако, господа.

Все поднялись, чтобы проводить доктора.

Надо было обойти дом, чтобы выйти к крыльцу, где стояли лошади Захарченко.

Сергей Николаевич и Захарченко пошли вперед, по аллее, теперь совсем темной; Вера и Шатров отстали немного. Они шли близко друг к другу. Полусознательно и неожиданно Вера коснулась своей рукой руки Шатрова, и он, точно ожидал этого прикосновения, сжал ее маленькие тонкие пальцы… Вера не отнимала у него своей руки, пока они не вышли из аллеи.

– Смотрите. Смотрите, – сказала Вера, – звезда падает…

По небу медленно катилась звезда, как-то странно, необычно, по малому уклону, и алый в ней был отблеск.

– Прощайте, – крикнул доктор, влезая в фаэтон. – И небо сегодня романтическое, – прибавил он, махнув рукой безнадежно.

Мягко шурша покатился фаэтон и скоро пропал во мгле.

– Я распоряжусь, чтобы вам все приготовили, – сказал Сергей Николаевич, уходя.

Вера и Шатров вышли за усадебную ограду. Одиноко белела церковь. На погосте горели две лампадки. Направо лежала длинная синеватая полоса на земле. А дальше – Вера это знала – начиналось поле подсолнухов. Только теперь в полумраке, несмотря на вызвездившее небо, нельзя было разобрать, что это такое: не было похоже на подсолнухи: казалось, что это стоит большая толпа подростков и было странно, почему они молчат.

– Как все таинственно, – прошептала Вера едва слышно. – Господи!

Они подошли к церкви и сели на паперть. Вылетела летучая мышь и заметалась над их головами, как будто бы помахал кто-то темным платком.

– Когда я смотрю на вас, – сказал Шатров, – я, Вера Леонтьевна, забываю о моих теориях почему-то. И вообще мне трудно тогда рассуждать. Я чувствую, что я становлюсь наивным и молодым. И мне от этого немного стыдно и хорошо.

Шатров взял руку Веры и прижался к ней губами.

– Мне хорошо, – повторил он глухо, – мне хорошо. Вы только не смейтесь надо мной.

– Довольно. Господи! Что со мной? – сказала Вера, отнимая руку. – Я не знаю, что со мной… Домой пойдемте, Павел Данилович.

– Подождите. Я хочу сказать вам… Я хочу сказать, что, когда вы коснулись меня вашей рукой, я изменился весь, право. И вот сейчас ночь эта, тишина – все волшебно. Почему? А вам? Вам нехорошо сейчас?

– Не надо, не надо так говорить.

– Вы счастливы? Жизнь ваша прекрасна? Или нет? Скажите мне…

– Не надо спрашивать так… Не надо…

– Скажите, вы любите вашего мужа? Да?

– Я не должна отвечать вам. Не должна…

– Может быть, мне нельзя приезжать к вам больше?

– Нет. Нет… Мне приятно разговаривать с вами и видеть вас.