Том 3. Повести и рассказы

– Наше правительство! Но оно бездарно – это прежде всего. Оно – как рак на мели. Comparaison n’est pas raison[7], но… Я так и вижу этого рака. Пучит глаза и всего боится. А наша молодежь… Откуда эта самоуверенность? Этот оптимизм? На что надеются?.. На мужиков? Но ведь это варвары, гунны… Я читал недавно стихи одного очень приятного стихотворца: он тоже говорит – гунны. Грядущие гунны! Вот именно… Нам, культурным людям, надо идти в пещеры – спасаться.

Во время ужина, мимо террасы, прошел сторож Аким, стуча в доску.

– Дед, – сказала Вера, – ты, смотри, собак не спускай, пока у нас в столовой огонь горит.

После ужина, когда Ланской собрался уходить, Вера вместе с ним вышла в сад.

Ночь была лунная, душистая, тихая.

– А вы знаете, – сказала Вера, – на меня луна влияет. Спать не могу и боюсь чего-то.

– Нервы.

– Не знаю, право. А красиво, когда луна.

– Ах, да, – вспомнил Ланской, – завтра у нас костры будут жечь. Канун Ивана Купала… Хотите, Вера Леонтьевна, я зайду после ужина?

– Пожалуйста, пожалуйста… Я давно хочу посмотреть. Меня прежде дядя не пускал. Теперь можно, конечно…

Ланской простился и быстро зашагал по аллее. Вера смотрела на него, пока не исчез он в черной тени.

VIII

Ланской и Вера шли на хуторской луг, напрямик, бахчою. На дынных, кабачковых и ползучих арбузных листьях были пятна от луны, большие, круглые и белые, как алюминий.

– Мужики теперь солому берегут, а у нас есть лишняя, я управляющему велел дать на костры, потому что, я вижу, вам это интересно, Вера Леонтьевна.

– Очень интересно. Спасибо.

Уже было видно, как горят два костра около речки и суетятся черные тени. Слышен был смех, говор…

Когда Ланской и Вера подошли к кострам, там уже был хуторской управляющий, Ардальон Петрович.

– Здравствуйте, Вера Леонтьевна, – сказал он и, обращаясь к парням, прибавил: – Ну, ребята. Теперь можно зажигать. Молодые господа пришли.

Один за другим стали вспыхивать костры. Красные, высокие – они отражались в речке, и казалось, что это драконы выползли из тайных недр и подымают теперь свои головы.

Рыжеусый Максим заиграл на гармонике. Толпа зашумела. И вереница парней побежала через костры. Прыгали неловко, разбрасывая горящую солому, с лицами серьезными, высоко взмахивая руками. На дальних кострах, казалось, не парни прыгают, а какие-то черные птицы, огромные, вылетают из огня и падают, пропадая во мраке, должно быть, сожженные, испепелившиеся…

В толпе, с видом распорядителя, расхаживал Ардальон Петрович. На нем была военная фуражка.

– Веселее, веселее, – говорил он, молодцевато поводя плечами. – А вы что ж, девки, стоите?

С визгом побежали через костры девки, гуськом, высоко задирая юбки и обнажая выше колен ноги, красные от огня. Через потухающие костры прыгали мальчуганы и девчонки.

– В хоровод, в хоровод! – кричал зычно Ардальон Петрович. – Только, смотрите, песни петь пристойные: господа здесь…

– Ардальон Петрович, – сказала шепотом Вера, подходя к управляющему и неловко дергая его за рукав, – зачем вы на них кричите? Не пугайте их, право. Пусть поют, что хотят.

– Нельзя-с, – сказал строго Ардильон Петрович, – они такое споют, что ай-ай-ай.

Пришла горничная Феклуша от Ивиных. Вера позвала ее и, стыдливо вытащив из портмоне пять рублей, сунула ей в руку.

– Ты это, Феклуша, девушкам потом отдай на орехи.

Девки закружились в хороводе и запели песню, на высоких нотах, в унисон:

В хороводе были мы
До вечерней, до зари…

Посреди круга ходили две девки. Одна черноволосая полная, с толстыми губами, скалила зубы и подергивала плечами лихо. Другая, высокая, бледная, ходила медленно, точно нехотя; брови у нее были сдвинуты строго; и вся она была иконописная какая-то.

Кого любишь, обойми.
Кого любишь, поцелуй.

– Хлопцы! Сюда! – крикнул Максим и заиграл на гармонике трепака.

Пошла плясать Феклуша, подбоченясь, и какой-то парень, не выпуская цигарки изо рта, пустился перед нею вприсядку.

Потом плясала старушка, маленькая, седенькая. Одна она только и была старая среди молодежи. Старушка поклонилась церемонно во все стороны по-старинному. И стала плясать замысловато, манерно разводя своими старыми, высохшими, как палки, руками.

Жутко было смотреть на нее: вот упадет сейчас и рассыплется в прах.

Еще раз громко крикнув по-военному, Ардальон Петрович сел на лошадь и поскакал на хутор.

Тогда на лугу стало вольнее. Парни вместе с девками стройно запели что-то хорошее и грустное. Когда переставали петь, в кустах, у речки, слышен был шепот, и две черные тени, свившись вместе, распластались на земле.

Ланской и Вера пошли домой. Она опиралась на его руку и мечтательно смотрела на небо.

Они шли теперь не через бахчи, а по дороге. За канавой ходили лошади со спутанными ногами и жевали траву сонно и влажно. Около потухающих костров еще звучала песня и голоса издали казались приятнее.

– Боже мой! – сказала Вера шепотом. – Какая ночь. Ведь прекрасно сейчас… А почему прекрасно, непонятно. И вся жизнь непонятна. Господи!

– Слышите? Кричат…

– Слышу, – сказала Вера, вздрогнув, – кто это?