Том 3. Повести и рассказы

– Приду, приду, – поспешил согласиться Ланской и поехал за шарабаном, позабыв поле и приказчика.

XI

Когда подали простоквашу, Ипатий Андреевич, который говорил что-то о конституции, на полуслове остановился и, откинувшись на спинку кресла, неожиданно заснул. С ним теперь это часто случалось. Жюли вытащила носовой платок и покрыла ему лысину, чтобы мухи не кусали, а сама пошла куда-то, загремев ключами.

Ланской подвинулся к Вере и сказал:

– Какая вы сегодня красивая, очаровательная. Я вот вас с детства знаю, а всегда вы для меня загадочны. А жаль все-таки, что вы не простой человек. Я был бы счастлив, если бы вы снисходительно на меня смотрели.

– Ах, как можно так говорить, – сказала Вера, краснея при воспоминании о своих ночных мечтах, – как можно. Я ничего не знаю, я робею… А вы – сложившийся человек. Вы – настоящий… Вы должны быть снисходительны ко мне.

Они вышли на террасу. Луна была на ущербе. За колонной, под крышей, тяжело сопел сыч. В пруду лягушки пели громко в унисон: казалось, что там за кустами, сидит одно огромное квакающее существо, зеленое, и глаза у него, должно быть, выпученные, страшные.

Ланской и Вера пошли молча по боковой аллее, заросшей густо; они дошли до речки и сели на скамейку. На том берегу, вдали, виден был огонек. Это бахчари развели костер.

– Я не робкий человек, а вас боюсь, – сказал Ланской.

Вера хотела посмотреть ему в глаза, но лицо его было в тени.

– Я вас не вижу, – сказала она со смехом, – а то бы я по лицу угадала, правду вы говорите или нет… Тише. Кто-то идет никак. Это Жюли?

– Нет, никого нет. Это вам показалось.

– Вы знаете? – прошептала Вера, наклоняясь к Ланскому. – Вы знаете, слепые на ощупь лица узнают… Так и я сейчас узнаю… Дайте мне.

И она, тихо смеясь, коснулась рукой лица Ланского. Он схватил ее руку и поцеловал два раза в ладонь.

– Не надо. Не надо, – сказала Вера, смутившись, – какие у вас губы горячие.

Тогда Ланской невнятно пробормотал:

– Я вас люблю, Вера Леонтьевна.

Вера закрыла лицо руками.

– Боже! Как это странно.

– Я вам смешон, Вера Леонтьевна? Вы не любите меня?

– Ах, не знаю, не знаю… Вы сказали: «я вас люблю»… но ведь это так непонятно – любовь…

– Я грубый и нескладный человек; я не сумею ничего объяснить вам, но если бы вы любили меня, вы мне поверили бы…

– Но вы сказали так неожиданно о вашей любви.

– Боже мой! Я все время думал об этом. Когда мы с вами играем в лаун-теннис или я ужинаю у вас, или когда мы верхом катаемся, я думаю всегда: «Это моя жена, это моя жена».

– Любовь, – прошептала Вера, поднявшись со скамейки и прижимая руки к груди.

– Если вы не согласитесь стать моей женой, я никогда не женюсь, – сказал Ланской мрачно.

Тогда Вера подошла к Ланскому совсем близко, так что колени их встретились.

– Милый! Я сама не знаю, что со мной. Любовь ли? Бог знает. Но мне хорошо так, хорошо…

– Верочка! – пробормотал Ланской, и неловко стал перед ней на колени.

Каждый вечер, после ужина, приходила Вера на свиданье. Хорошо было в теплые лунные ночи пробираться по душистой аллее к беседке и там сидеть часами, прижавшись друг к другу, без мыслей в голове.

А когда не было луны, страшным казался черный сад. И было жутко слушать, как лает Султан, привязанный к столбу среди яблонь. Но все-таки хотелось идти во мрак и слушать шепот:

– Люблю. Люблю.

А в дождливые вечера Вера сидела у себя в комнате, – и тогда Ланской, в высоких сапогах, с фонарем приходил под ее окно, и Верочка бросала ему записку.

Как-то раз Жюли, с которой Вера редко разговаривала, явилась к ней в комнату и стала рассуждать о любви и браке. Потом она начала говорить о Ланском. И долго, томно вздыхая, бормотала:

– Ah! C’est un brave homme! C’est un brave homme![8]

– Да вы почему знаете? И на что вам это? – задыхаясь от смеха, спросила Вера.

Жюли, разочарованная, повела напудренным носом и пошла к себе, не добившись от Веры признаний.

XII

В Ивняки приехала гостить Любочка Груздева. Она вошла в дом с шумным весельем, с восклицаниями. И жизнь в усадьбе изменилась: и все, даже Жюли, охотно подчинились ее капризам.

Она устраивала прогулки, пикники, помирила генеральшу с Ипатием Андреевичем, познакомилась сама и всех познакомила с местным батюшкой, отцом Сисоем, и с попадьей Елисаветой Петровной.

Прослышав о новых порядках в ивинском семействе, явились в гости два офицера, сыновья соседа-помещика. Одного звали Мамант Киприанович, а другого Кодрат Киприанович. Они были близнецы и так походили друг на друга, что трудно было отличить, кто Мамант, а кто Кодрат. Оба знали множество игр, анекдотов и великолепно играли в лаун-теннис.

Однажды Любочка затеяла прогулку в Чурашкино, где был ивинский дубовый лесок и пчельник.

Впереди, в фаэтоне, ехал Ипатий Андреевич и генеральша; в линейку Любочка посадила попа с попадьей, Жюли, Захарченко и Феклушу с провизией. Остальные – Вера, Ланской, офицеры и сама Любочка – ехали верхом.