Том 11. Зга

«Стало быть, идти!»

– Иду, воля твоя! – поцеловала я образ Матери Божией и пошла на клирос, руки дрожали.

Кончилась обедня, вернулась я в мою келью. И только что к столу присела, слышу, зовут: лошадей прислали от Каблуковых, ехать! Ну, что же, надо ехать, – и сейчас же к игуменье.

– Благословите, за мной прислали! – я сказала так твердо, словно была вне воли и выше всякой власти.

Игуменья посмотрела на меня, но, должно быть, вид у меня был необычайный, и поспешно поднялась с кресла.

– Христос благословит и Матерь Божия! – перекрестила она меня и, подавая просфору, шутя: – может, замуж пойдешь?

Я ни слова не ответила, поцеловала ей руку.

И вернулась в келью. И как-то мне все безразлично. Матерь Божия, спаси меня! Тут вошла Агния, вижу, все знает. Попрощались. И не оглянулась я, поехала, чтобы никогда не вернуться.

И всю-то дорогу меня колотила ледяная дрожь.

У ворот встречает старик Каблуков. Не разговлялись, меня ждали. И прямо сели за стол.

– Христос воскрес!

А я, как мертвая…

– Христос воскрес!

Не могу, не могу я ответить.

Сидим, разговляемся. Тут мать-старуха Настасья Федоровна напоминает обещание.

– Ну, что, решилась?

И я сказала, – конечно! – и слово ему дала.

И сейчас же благословили – мать благословила Казанской.

– Христос воскрес!

– Воистину, – говорю… «воистину», – Господи! Господи! – а на сердце-то смерть.

Две недели шли сборы к свадьбе. И все я держалась и только в последний день не могла осилить тоски моей, вдруг расплакалась – и не могла удержать слез, плакала бессильным плачем, отчаянным. Видела, что огорчаю, я знала, что не надо этого, и не могла остановиться.

Старик, видя слезы мои, долго не решался подойти ко мне, около тихонько ходил: видно, боялся потревожить. И помню, под вечер уж, ласково так подошел:

– Чего вы все плачете?

Резко я ответила:

– Я вас любить не буду.

– Неужто нет? – и отошел, и стоял, сгорбившись, я видела, совсем, совсем старый, глаза закрыл, – «неужто нет?»

А когда обернулся, я уж не плакала.

13

Долго в народе молва ходила: богатый купец, старик Каблуков женился на молоденькой монашке! Конечно, в глаза никто не скажет, боялись, а так – много злословили. Ну, Бог с ними!

Бог благословил, пошли у нас дети. За пять лет – пятеро, все мальчики, только последняя – девочка.

После рождения дочери жизнь наша изменилась. И произошло это совсем неожиданно.

По старой монастырской привычке ночью я встала на молитву и вот однажды во время молитвы я почувствовала, как душа моя словно оторвалась от тела. И я увидела в окне свет необыкновенный и в свете Божию Матерь. Страх овладел мною, я бежать хотела от страха, да только что выскочила из спальни, а Божия Матерь идет навстречу и мимо меня, не замечая, в мою спальню. А в дверях соседней комнаты архангел с обнаженным мечом. Божия Матерь стала посреди спальни лицом к образам, – в руках золотая труба: она поднесла трубу к губам, дунула и полетели из трубы цветы и огни и цветы, как звезды. Стала я на колени у порога:

– Царица небесная, ты пришла не для одной меня, помилуй, пощади род человеческий! – и в землю ей поклонилась.

А когда поднялась я, ее уже не было. Со страхом заглянула я в соседнюю комнату – и архангела не было.

И вот с этой ночи жизнь наша изменилась.

Мы продолжали жить вместе в одном доме, муж занимал одну половину, я – другую. По утрам мы сходились в столовой. Жизнь наша была для детей. Нам хотелось, чтобы вышли из них совестливые люди. На их воспитание мы ничего не жалели. Подготовив сперва дома, отдали в училище: старших – в корпус, младших – в гимназию.

Мы не тяготились ни детьми, ни друг другом. Время проходило в заботах. И двадцать два года прожили мы вместе. Я к нему, как к родному отцу, а он – ровно дитя я ему, так и называл. Ведь он был вдовец, и от первой жены у него не было детей, и я первая заменила ему ребенка.

А какая для него была радость, когда родился наш первый сын! От радости он плакал, благодарил Бога и просил у Бога, дал бы Бог дождаться увидеть сына взрослым.

И дождался: старший наш сын женился, и дочь замуж вышла.

И умирал старик счастливый, спокойно.

Завещал он перед смертью детям жить по-Божьи, по совести и быть справедливыми.

Смерть его у всякого останется в памяти. Редко человеку пошлет Бог так окончить дни, – все сам себе приготовил, пособоровался, приобщился, и не лежал, а все бродил, со всеми прощался, словно готовился в дальнюю дорогу.

И ушел – как это все странно на белом свете!

14

Я завела для себя в доме строгий монастырский устав. Я отказалась от мяса, никогда не пила вина, и молочное, и яйца не ела, и лишь зелень да коренья были едой мне. Трудно, но я отучилась и от хлеба. И только в праздник отщипну, бывало, просфоры кусочек да глоток святой воды, вот и все.

Я часто думала о смерти. Особенно же в ночную пору, когда оставалась одна с моей растерзанной тайной думой.