Том 11. Зга

Какие-то в серп согнутые человечки шныряли туда и сюда. Они не прикасались ко мне, но я чувствовала, они как бы в сетях держат меня.

– Поймаем! – шептались они, – попалась! поймаем!

Я от них в сторону и прямо к двери. Толкнула дверь и очутилась на воле.

А мой извозчик – тот, что привез меня с перевоза, ждал у ворот. Вот уж обрадовалась-то!

– Вези, – говорю, и, не дожидаясь ответа, сажусь.

А он только вожжей передернул, – Слава Тебе Господи, поехали! И все шибче и шибче, – в глазах замелькало. Начинаю кричать, а извозчик, словно оглох, знай, нахлестывает. И вдруг поняла я, вижу, на облучке присоседился, за кушак держится такой в серп согнутый, проклятый шептун.

«Ну, – думаю, – теперь уж пропала!».

* * *

Ярмарки, – лари и лавки… Я слезла с извозчика, а уж тех шептунов туча и все на одно лицо, в серп согнуты. Повели меня по лавкам, и чтобы я непременно чего-нибудь себе купила.

– Покупай, все можно.

– Денег нет, – говорю.

– Не беспокойся, сколько хочешь, достанем.

– В долгу не хочу быть.

– Да бери, бери! – и суют бумажки, так и цепляются.

– Не надо мне! – прикрикнула я.

Отстали. Или куда шмыгнули в лавку? Господи, вот напасть! Хожу так, смотрю. За толпой далеко ушла. И опять, вижу, ковыляет, проклятый: один огромный тащит кусок материи.

– Ну, зачем ты это?

– Я деньги заплатил! – и сам едва дышит: уж больно много зацапал, не по силам.

– Ну, ладно, – говорю, – отнеси на извозчика.

И как только потащился он с своей тяжестью, я – бежать. Бежала, бежала, все шибче и шибче, ног уже не слышу и взлетела на воздух. Пролетела весь город над ларями и лавками мимо собора, мимо водокачки, ну, довольно, – спустилась за заставой у завода.

Теперь уж никто не пристанет!

Оглянулась, а по полю погоней народ, ой, сила какая! – на меня указывают, конечно, за мной. Я скорее в заводский корпус, затворила дверь плотно.

Все машины, а по стене и вверху ходят колеса. Что мне делать? Я на самый верх к колесам и с колесом завертелась.

Я видела, как ворвались в корпус и разбрелись по углам: ищут! А я захлестнулась, да через ремень и выше – на самые верхние колеса. И очутилась в тесной душной каморке.

И лежит на койке. – Сразу-то я не разглядела, мне только очень жалко его, больной вижу, тяжело дышит. Подхожу я поближе, наклонилась.

– Не надо ли, – говорю, – чего? Не поставить ли вам горчичник?

А он головой мотает. – Да как сдернет с себя одеяло.

Какой ужас! – Я его узнала. Это тот, это он, у которого видела я в руках чашу.

3

Умран-Королевич

В старинном городе я с моей любимой сестрой Ариандой. Все так чудесно и узкие улицы, и раскрашенные дома, но из всех диковин один дом приковал нас.

– И кто может жить в таком дворце? – рассуждали мы, – и хоть бы глазком заглянуть!

Долго мы не решались, а отойти не могли, и, наконец, уж осмелились и тихонько вошли во двор. На дворе ни души. Мы смелее. Поднялись на крыльцо. Так и попали во дворец.

А там чего только нет. Из комнаты в комнату переходили мы, и все бы, кажется, смотрел, уходить не хотелось. И хоть бы кто-нибудь отозвался на наши шаги! Никого. Ни живой души. И мы решили: дворец брошен, хозяев нет. И ну кричать и бегать, как дети. И вдруг нам навстречу из комнаты женщина, в руках большое блюдо, а на блюде маленький хлебец – розаночек.

– Зачем вы пришли сюда?

– Нам очень дом понравился. Хотелось узнать, кто тут живет?

– А вам это очень нужно? Ну, идите за мной! – и пошла.

И мы за ней.

И водила она нас по комнатам, из комнаты в комнату, подвела к огромадной двери, вынула ключ, глубоко вставила ключ, повернула.

Со стуком и треском откатилась половина двери.

– Смотрите на потолок!

Это был высокий зал с разными стеклышками, а на потолке в кругах царские портреты.

И вижу я, глаза на портрете поворачиваются, как живые. Я дернула сестру. А она и сама тоже почувствовала. И мы отступили к двери.

– Бежим поскорее отсюда! – шепнула я ей.

* * *

Мы ходили по дворцу, ничего уж нас не занимало, только бы уйти поскорее! И опять та женщина, от которой мы убежали, вышла к нам навстречу, опять с большим блюдом в руках, а на блюде по-прежнему лежал маленький хлебец – розаночек.

– Что вы тут все ходите? Скоро царь приедет! – она отворила шкап и полезла в него, потом закрыла за собой дверь.

Попробовали и мы туркнуться в шкап, да заперто. Постучали, – не отвечает.

Из комнаты в комнату. – Мы метались, стучали. Или заперты двери, или попадаем в тупик. Наконец-то очутились в коридоре, а из коридора дверь на волю.

И видим, подымается на крыльцо царь и с ним его слуги.

Куда нам деваться?

Я скорей за дверь, затаилась.

«Пройдут, – думаю, – тогда и выйду, все равно, одна выйду!»

Я стояла одна за дверью.

И вот распахнулась дверь, и вошел царь.

Я его видела близко. И вдруг глаза наши встретились. Он улыбнулся и, наклонив голову, пошел дальше. С ним шел юродивый Тимоша, и юродивый тоже видел меня.

– Ну, вы, шевелитесь живей, сендюконы! – кричал юродивый.

И когда затихли шаги в коридоре, я свободно вздохнула. Слава Богу, на волю! У наружных дверей стояли часовые, охраняли вход. Нет, никак не выйти! И тоже за дверью долго не простоишь.

«Господи, что же мне делать!»

* * *