Том 11. Зга

Если бы только знал Петр Иванович! Но куда ему что знать, – он был полон самых радужных надежд.

С Корявкой, теперь неразлучным, он строил счастливые планы, как женится, конечно, на Павочке, и как наступит у них райская семейная жизнь.

Он присмотрел квартиру, и не по газетному объявлению и не через контору, а по своему глазу и на свой вкус вместе с Корявкой, присмотрел очень подходящую в новом достраивающемся доме на Каменностровском: тут им будет и к островам поближе и к Ботаническому саду, а мостов ни он, ни Павочка не боятся, это Корявка боится.

Ну, ничего, Корявка перебоится, – и все обойдется. Притом же Корявка не всякий день, а лишь по праздникам будет приходить к ним на Каменностровский обедать.

Присмотрел и обстановку – было бы благоразумней загодя теперь же все и купить, а то осенью и цены подымутся, осенью всякому нужно, и цена кусается, да так и хотел сделать, но Корявка отсоветовал:

будто бы где-то на углу Симеоновской и лучшую и дешевле можно будет купить впоследствии.

Этот Корявка!

Выбрал обручальные кольца и заказал себе перстень: будет фамильным – на трое колот, на четверо строган и золотом наливай, – вот какой!

А Корявке посулил часы с кукушкой – заветная мечта Корявки!

Всякий день, возвращаясь со службы, заходил Петр Иванович на Французскую набережную справиться, нет ли каких вестей?

В свою очередь, и Корявка ежедневно справлялся.

Вести были самые благоприятные: скоро!

Частенько Петр Иванович писал Павочке письма. Но ответа не получал.

Или не доходили его письма?

Безответность начинала смущать.

Но утешил Корявка.

Корявка все знает и не такой, чтобы сказать нитунис.

Во-первых, что сановники, что дамы, и не обязаны отвечать, – это правило вывел Корявка из опыта великих людей и, должно быть, из собственного…

О сановниках я не знаю, что же касается дам – клевета. Ибо нет на свете такого Корявки, который не получил бы от дамы и не один, а дюжину самых сердечных ответов.

Ну, ладно, а, во-вторых, какие же могли быть от Павочки ответы, когда все было ясно!

* * *

Если бы только знал Петр Иванович…

Павочка его даже и не вспоминает!

У нее столько теперь, столько всяких новых поклонников, о ком она хоть одну минуту подумать соберется – они с нею, близко, их она видит, а ведь Петр Иванович, Бог знает где, так от нее далеко. А так на расстоянии она не привыкла и не может, – у нее такая уж душа близкая.

Конечно, она его никогда от себя не отгонит, в этом он может быть покоен.

Она не отгонит, если бы даже вдруг оказалось, что он и не лунатик: она никого от себя не отгоняет, и самому Корявке нашлось бы при ней место, и будь Корявка посмелее и решись, да она и о Корявке хоть и на одну минутку, а подумала б так.

Замуж, конечно, ни за Корявку, ни за Петра Ивановича Павочка не пойдет.

За Петра Ивановича замуж?!

Да и Миропия Алексеевна едва ли найдет подходящим, Миропия Алексеевна уж давно про себя решила, за кого ей Павочку выдать. И тут она не ошибается. Миропия Алексеевна племянницу свою, как родную дочь, любит, у Павочки отец умер, а мать ее в Орле с сыном, Павочка все у тетки, Павочка для Миропии Алексеевны, как своя.

«Павочка выйдет замуж, она будет блестящим украшением семейного очага!»

* * *

А ведь для Петра Ивановича… сами понимаете, как он ее любил! – эта любовь его к Павочке, по слову Корявки, как железо к магниту.

Вот он, в первый раз полюбивший, – и эта любовь не та… у цыганских палаток к Маше, – тут его словно связало, – больше! – срастило с нею, с существом ее, и он неразделен с нею, как неразделен еще не родившийся ребенок с матерью, и никакой оскорд, никакая секира не отсечет его, разве смерть?

Или и смерть тут не может, и с концом ничего не кончится?

– Алексей Тимофеевич, ты понимаешь?

Еще бы!

Не понять Корявке!

Корявка по его собственным тайным думам о себе был наполнен премудрости, – как злата и бисеру изнасыпан, и разумом смыслен! – Корявка мог становиться на всякую точку зрения и сочувствовать всяким чувствам, и самым противоположным.

– Вот вы и женитесь, Петр Иванович.

– У меня, Алексей Тимофеевич, такое чувство, будто всякий день Вербное воскресенье… Всякое утро я встаю с этим вербным чувством. А вот закрою глаза – и будто я где-то в саду: осень – последние цветы… георгины.

– Женитесь, Петр Иванович, деточки у вас пойдут.

Корявка, пряменький, маленький смотрел с восхищением.

– Назову я старшего Александром, а второго Святославом, а третьего…

– Маленькие толстенькие такие.

– А третья будет у меня дочка – Павочка. Я, Алексей Тимофеевич, верую в Бога. Бог меня любит! Вот я и не думал о таком счастье, а Бог и послал.

– Все от Бога, Петр Иванович.

– Старший, Александр, будет у меня богатырского сложения, вот какой!

– Александр Великий! – Корявка тянул себя за свою козью бородку, – и я, как Сенека, Петр Иванович, буду ему служить!

– То есть… как Гераклит.

– Сенека, Петр Иванович, – какой Гераклит! – всегда был Сенека, великий учитель. При святом князе Владимире – Нестор Летописец, при Петре Великом – Арап Петра Великого, при Александре Македонском Сенека находился.