Том 11. Зга

Когда кончилась служба и ксендз пошел в исповедальню, пани Ядвига упала перед ним на колени, жалуясь на несчастную судьбу: опять у нее беда с коровой, и только что ребят накормит, а на масло и не хватает.

– Стыдись, – остановил ее ксендз, – ты докучаешь Богу жалобами о своих пустяках. Бери пример с панны Марии: она ослепла при рождении и, будучи прекрасной, как ангел, поет в костеле или играет на органе и хвалит всегда Иисуса, Его Пресвятую Матерь. От нее не услышишь горького слова, только благодарит Создателя и славословит.

И пани Ядвига по дороге домой зашла к несчастной, для которой, по словам ксендза, само несчастье было источником великого счастья благодарить и славословить.

Высокая бледная девушка неслышно проходила по палисаднику, и большие голубые глаза ее были необыкновенно спокойны, и никак уж нельзя было сказать, что они не видят, и только легкие движения пальцев показывали, что она слепая.

И ей, как ксендзу, рассказала пани Ядвига о своем горе.

И в ответ совсем просто, как только могут очень измученные люди и в муке своей примиренные, почти без всяких слов одним прикосновением утешила панна Мария несчастную, да еще и денег дала ей.

Получив подачку, довольная Ядвига разговорилась: ей хотелось сказать что-нибудь очень веселое, чтобы развлечь панну. И она рассказала о каком-то молодом пане, который приехал из Варшавы к соседям русским.

– Очень часто по вечерам прогуливается мимо вашего палисадника, а через неделю уедет в Варшаву.

И долго еще болтала, преувеличенно расхваливая красоту и обхождение пана.

Мария сначала слушала равнодушно, как обыкновенную деревенскую новость, и вдруг в душе ее поднялась досада, что ничего она не видит, слепая, но сейчас же спохватилась и стала читать молитву, благословляя волю, решившую ее слепую судьбу.

Ядвига очень довольная скрылась, и все пошло по старому.

Вечером панна Мария вышла в садик, она всегда коротала вечер одна с цветами, и ей бывало горько, но эта горечь была привычной благословенной, расцветающей, как ее садик, мечтами. А на этот раз, и сама не знает, какое-то особенное чувство охватило ее: она чего-то все прислушивалась, точно ждала кого.

Но ни души не было и шагов не слыхать по дороге.

А когда пришло время возвращаться в комнаты, и сама не знает, отчего это такою грустью наполнилось ее сердце.

На следующий день то же и то же чувство, но еще сильнее, и еще глубже грусть.

И вдруг совсем неожиданно она прямо себе сказала, что ждет его, того пана, о котором рассказывала Ядвига, и ей грустно, потому что его нет.

И только в третий вечер, когда взволнованная ждала она в своем садике, звон шпор по дороге поразил ее слух и голос прозвучал так близко знакомый и опушил ей сердце.

Конечно, это был он, тот пан.

И с ним еще какие-то, и голоса их, как совьи крики.

* * *

Панна Мария считала часы, минуты, когда настанет вечер, выйдет она в садик и сядет ждать: опять звон шпор и голос – только бы еще раз услышать этот голос!

А проходили дни, сменялись вечерами, – какие тяжкие часы, какие беглые минуты! – и никого.

Так незаметно наступил седьмой – последний день.

Она твердо помнит слова Ядвиги, что через неделю он уедет.

И неужто она больше не услышит его голос?

А если и услышит, неужто никогда-то не увидит?

– Иисусе, дай хоть раз увидеть!

И в тоске горючей она упала перед Распятием на скрещенные руки и просила.

– Иисусе!

И зарыдала – так, когда весь мир до боли жалко и чувствуешь какую-то вину перед всеми, так зарыдал бы, – и никогда так еще спокойные глаза ее не трепетали, они как крылья трепетали.

– Иисусе!

Голова ее горела, сердце ныло.

– Иисусе! раз! увидеть!

* * *

Без всякой надежды вышла панна Мария в свой садик, села на скамейку туда – к дороге.

Шелестело в траве и что-то за домом пискливо стонало – птица ли, ветер, нет, ветер, ветер нагонял тучи, собирал дождик.

И сердце, как стало.

Ничего не слышно, только шелест, только ветер.

И вот ее чуткое ухо издалека различило шаги.

Да, она не ошиблась. И скоро звон шпор зазвенел по дороге, сейчас услышит и голос.

Маленький облезлый с выжатым, как выжатый лимон, лицом проходил по дороге мозглявый поручик и с ним еще кто-то.

А она смотрела – и только видела его.

Она никого никогда не видала и больше никого ей не надо видеть.

И озарило ее сердце, хотела крикнуть – и мертвая она упала на скамейку.

1919 г.

Добрый приставник *

1

На одном из убогих чердаков людного Ермеевского дома на Васильевском острове жил студент Медицинской Академии Лапин.

Наука давалась ему с трудом, а еще труднее было добывать кусок хлеба. Но он был смел, прилежен и настойчив.

Сашенька, шляпница из мелких мастериц, та же беднота, что и сам он, разделяла его труд и помогала, в чем могла. В тяжелой нужде и заботах, он даже при трепетном свете лампы как-то не замечал, красива она или нет, а после полунощной работы прямо валился спать.

В свои именины Лапин собрал у себя товарищей, и до глубокой ночи, когда Сашенька давно уж преспокойно спала за ситцевой занавеской, распивали пиво и водку.

На чердак доносились порывы ветра с моря, но шум голосов заглушал.

Разговор зашел: кто храбрее?