Только лучшее

Помогая Лиз лечь, Берни чувствовал себя так, будто помогает ей сесть на электрический стул. Он снова взял ее за руку. Появилась медсестра, у нее на руках было что-то вроде асбестовых перчаток. Препарат, который они использовали, был настолько едким, что без перчаток медсестра обожгла бы руки. И они собирались вколоть этот препарат его любимой женщине! Это было выше его сил. Но Лиз перед этим ввели внутривенно валиум, и к тому времени, когда началась химиотерапия, она была в полубессознательном состоянии. Доктор Йоханссен лично наблюдал за процедурой.

Когда все закончилось, Лиз спокойно спала, но около полуночи ее стало рвать, она почувствовала себя ужасно. В следующие пять дней ее жизнь превратилась в кошмар.

Остаток месяца прошел не лучше, и в этом году День благодарения не был для них праздником. Лиз пришла в более или менее человеческое состояние только к Рождеству. К тому времени она совсем облысела и стала худой как палка, но зато была дома, и теперь этот кошмар ей предстоял только раз в три недели. Онколог обещал, что впредь она будет чувствовать себя плохо только один-два дня после сеанса химиотерапии и что после рождественских каникул сможет вернуться в школу.

Когда Лиз вернулась, Джил очень изменилась, а Алекс уже научился ползать. Последние два месяца плохо сказались на всех. Джил, как сказала учительница, часто плакала в школе, Берни срывался на крик в магазине и постоянно отвлекался. Для ухода за Алексом приходилось нанимать нянь на полный день, но даже с этим были проблемы. Одна потерялась вместе с малышом, другая так и не появилась, и ему пришлось взять Алекса с собой на работу. Ни одна из них не умела готовить, и казалось, что кроме Алекса никто и не ел. Только с приближением Рождества, когда Лиз снова почувствовала себя лучше, жизнь стала постепенно возвращаться в нормальное русло.

Как-то вечером Лиз сидела в кровати в косынке, чтобы скрыть облысевшую голову. Берни сказал:

– Родители хотят приехать. Как думаешь, тебе это по силам?

Она в этом сомневалась, но повидаться с ними очень хотелось, и она знала, что это очень важно для Джил и Берни, хотя он в этом и не признается. Всего год назад родители Берни свозили Джил в Диснейленд и дали им возможность отпраздновать годовщину свадьбы. Тогда она была беременна, и все их существование стремилось к жизни, а не к смерти. Когда она поделилась своими мыслями с Берни, он сердито сказал:

– Это и сейчас так.

– Не совсем.

– Чушь! – весь его накопившийся бессильный гнев вдруг обрушился на Лиз, и Берни ничего не мог с собой поделать. – Как по-твоему, для чего вся эта химиотерапия? Или ты собираешься ее бросить? Господи, никогда не думал, что ты из тех, кто бросает начатое.

У него выступили слезы, он вскочил, бросился в ванную и захлопнул за собой дверь.

Когда он через двадцать минут вернулся, Лиз тихо лежала в кровати и ждала его. Берни смущенно подошел, сел рядом и взял ее за руку.

– Извини, я повел себя как последний негодяй…

– Нет. И я тебя люблю. Я знаю, что тебе тоже тяжело, – она машинально дотронулась до своей косынки. Было ужасно ощущать себя уродливой, с круглой шишковатой головой. Лиз чувствовала себя как существо из научно-фантастического фильма. – Это для всех тяжело. Если уж мне суждено умереть, лучше бы я попала под грузовик или утонула в ванне. – Она попыталась улыбнуться, но ни ей, ни ему эта шутка не показалась смешной. У нее вдруг выступили слезы. – Ненавижу быть лысой.

Но больше всего ей было ненавистно сознание, что она умирает.

Берни потянулся к ее косынке, но Лиз увернулась. У обоих в глазах стояли слезы.

– Я тебя люблю и с волосами, и без них.

– Все равно не надо.

– В тебе нет ничего, что бы я не любил. И ничего уродливого, – Берни понял это для себя, когда она рожала их сына. Его мать ошиблась: он не был шокирован, у него не возникло отвращение – он был тронут и стал любить ее еще сильнее, как и сейчас. – Это пустяки. Ну и что, что ты лысая. Когда-нибудь я тоже облысею, просто сейчас я заранее наверстываю, на будущее.

Он погладил свою бороду, и Лиз улыбнулась:

– Я тебя люблю.

– Я тоже тебя люблю. И это тоже про жизнь, – они улыбнулись друг другу и оба почувствовали себя лучше. Их жизнь превратилась в ежечасную битву за то, чтобы оставаться на плаву. – Так что мне сказать родителям?

– Скажи, пусть приезжают. Они могут опять остановиться в «Хантингтоне».

– Моя мать думает, что Джил, возможно, лучше куда-нибудь поехать с ними. Что на это скажешь?

– Я думаю, она не захочет. Предупреди их, чтобы не обижались.

Джил сейчас так цеплялась за мать, что иногда плакала только из-за того, что она вышла из комнаты.

– Они поймут.

Его мать, которая всю жизнь заставляла его чувствовать вину по поводу и без, вдруг стала для него почти святой. Берни по нескольку раз в неделю говорил с ней по телефону, и она проявляла такую глубину понимания, какой он в ней никогда не замечал. Вместо того чтобы его изводить, она стала для него источником утешения.