Только лучшее

Берни не был в магазине уже два дня и не знал, когда сможет вернуться, но менеджеры пообещали обо всем позаботиться в его отсутствие.

– Может быть, в Нью-Йорке предложат другое лечение.

Но не предложили. В Нью-Йорке самые лучшие специалисты повторили в точности то же самое, что в Сан-Франциско: химиотерапия, молитвы и надежда на чудо. Берни сидел в больнице у кровати жены, смотрел на нее, и ему казалось, что она уже уменьшилась вдвое. Круги под глазами стали почти черными, она катастрофически худела. Берни взял Лиз за руку. Они оба были напуганы, у нее дрожали губы, а он на этот раз даже не пытался скрывать слезы. Они держались за руки, говорили о том, что чувствуют, и плакали. Им было легче оттого, что они есть друг у друга.

– Это похоже на страшный сон, правда? – Лиз отбросила волосы за плечо и вдруг осознала, что скоро их не будет.

Она все-таки согласилась начать химиотерапию. Берни хотел, чтобы Лиз лечили в Нью-Йорке, и даже собирался уволиться из «Уольфс», если его туда не переведут, но отец сказал, что это ничего не изменит. В Сан-Франциско врачи ничуть не хуже, они знают Лиз, к тому же не нужно искать жилье и устраивать Джил в новую школу. Сейчас нужно держаться за то, что у них есть: дом, друзья, даже работа Лиз. Они и это обсудили с Берни. Лиз собиралась продолжать работать. Онколог не возражал. В первый месяц она будет получать химиотерапию раз в неделю, потом каждые две-три недели. Первый месяц будет самым тяжелым, но потом она будет чувствовать себя плохо всего один-два дня, и на это время ее сможет подменить Трейси. Школьное начальство ничего не имело против. И сама Лиз, и Берни считали, что она будет чувствовать себя лучше, если не станет целыми днями сидеть дома и лить слезы.

– Хочешь поехать со мной в Европу, когда почувствуешь себя лучше? – предложил Берни.

Лиз улыбнулась. Он так добр к ней! Самое странное, что сейчас она не чувствовала боли, только постоянную усталость, но знала, что умирает.

– Мне так жаль, что из-за меня тебе приходится проходить через все это…

Берни улыбнулся сквозь слезы:

– Теперь я точно знаю, что ты моя жена: начинаешь говорить, как еврейка.

Глава 18

– Бабушка Рут? – голос Джил был едва слышен в затемненной комнате. Рут держала внучку за руку. Они только что помолились за Лиз. Берни остался на ночь в больнице, и с малышом им помогала Хетти, старая экономка Рут. – Как ты думаешь, мама поправится? Бог ведь не заберет ее от нас, правда?

Она всхлипнула и зарыдала. Рут наклонилась обнять внучку, и теперь уже ее слезы капнули на подушку рядом с головой девочки. Это было так неправильно, так несправедливо! Ей шестьдесят четыре года, она бы с радостью отдала свою жизнь в обмен на жизнь Лиз: она такая молодая, такая красивая и так любит Берни… и очень нужна своим детям!

– Давай просто попросим его, чтобы оставил ее с нами, хорошо?

Джил кивнула, надеясь, что это поможет, потом попросила:

– Можно мне завтра пойти с тобой в синагогу?

Джил знала, что туда ходят по субботам, а бабушка – только раз в год, на Йом-Кипур[2], но в этом случае она бы сделала исключение.

Вечером, когда Берни вернулся домой, Джил очень серьезно сообщила ему, что ходила с бабушкой и дедушкой в синагогу. Берни снова прослезился, что было неудивительно: в последнее время ему все труднее становилось держать себя в руках. Он взял Алекса на руки. Малыш был так похож на Лиз, что у него защемило сердце.

Лиз вернулась из больницы через два дня, и вдруг все стало казаться не таким трагичным, почти таким же, как прежде: те же шуточки, тот же грудной голос, который Берни так любил, тот же смех, то же чувство юмора. Лиз не позволяла Берни впасть в слезливую сентиментальность. Она хоть и боялась химиотерапии до смерти, но решила не думать о ней, пока она не началась.

В честь ее возвращения они задумали съездить на обед в «Гренвиль», и Берни по такому случаю арендовал лимузин, но едва вошли в ресторан, он увидел, что Лиз бледна как полотно. Рут предложила отменить обед и отвезти Лиз домой.

Возвращались молча. Ночью в постели Лиз извинилась перед Берни, а потом начала его ласкать – медленно, нежно и с опаской. Берни потянулся к ней, обнял и с радостью занялся бы с ней любовью, но опасался причинить ей вред.

– Все в порядке. Врач сказал, что это можно… – прошептала Лиз.

Берни овладел ею с такой страстью, что был в ужасе от самого себя, но ничего не мог с собой поделать: слишком изголодался по ней. Ему хотелось ее удержать, притянуть обратно к себе, как если бы она от него медленно ускользала. А потом он плакал, прижимался к ней и ненавидел себя за это. Он хотел быть сильным, храбрым и мужественным, а вместо этого чувствовал себя маленьким мальчишкой, прижавшимся к груди матери. Он отчаянно в ней нуждался. Ему, как и Джил, хотелось уцепиться за нее, сделать так, чтобы она осталась, молиться о чуде. Может быть, химиотерапия станет для них таким чудом.