Терпимость

Каким-то смутным образом книга напоминает мне шоу "Панч и Джуди", которые на протяжении стольких веков были единственным развлечением маленьких голландских детей. Эти шоу Панча и Джуди, при всей грубой вульгарности их диалогов, неизменно поддерживали тон высокой моральной серьезности. Фигура Смерти с глухим голосом доминировала на сцене. Один за другим другие актеры были вынуждены предстать перед этой оборванной героиней и рассказать о себе. И одного за другим, к нескончаемому восторгу юной публики, их били по голове огромной дубиной и выбрасывали на воображаемую свалку.

В “Похвале глупости” вся социальная структура эпохи тщательно разобрана на части, в то время как Глупость, как своего рода увлеченный судья, стоит в стороне и одаривает широкую публику своими комментариями. Никто не пощажен. Вся средневековая большая улица перерыта в поисках подходящих персонажей. И, конечно, те, кто добивался успеха в те дни, монахи торгующие спасением со всеми их ханжескими продажными разговорами, их вопиющим невежеством и бесполезной помпезностью их аргументов, получили взбучку, которая никогда не забывалась и никогда не прощалась.

Но Папа, его кардиналы и епископы, неуместные преемники нищих рыбаков и плотников из Галилейской земли, тоже были в списке и занимали сцену в течение нескольких глав.

“Глупость” Эразма была гораздо более значимым действующим лицом, чем обычный чёртик из табакерки юмористической литературы. На протяжении всей этой маленькой книги (как, впрочем, и всего, что он написал) Эразм проповедовал свое собственное евангелие, которое можно было бы назвать философией терпимости.

Именно эта готовность жить и позволять жить другим; этот упор на духе божественного закона, а не на запятых и точках с запятой в первоначальной версии этого божественного закона; это подлинно человеческое принятие религии как системы этики, а не как формы правления, которое заставило серьезно настроенных католиков и протестантов яростно нападать на Эразма как на “безбожного плута” и врага всей истинной религии, который “оклеветал Христа”, но скрывал свои настоящие мнения за забавными фразами умной маленькой книжки.

Это надругательство (а оно продолжалось до дня его смерти) не возымело никакого эффекта. Маленький человечек с длинным заостренным носом, который дожил до семидесяти лет в то время, когда добавление или пропуск одного слова из устоявшегося текста могло привести к тому, что человека повесят, совсем не любил быть популярным героем и открыто говорил об этом. Он ничего не ожидал от обращения к мечам и аркебузам и слишком хорошо знал, какому риску подвергается мир, когда незначительному теологическому спору позволяется перерасти в международную религиозную войну.

И вот, подобно гигантскому бобру, он работал день и ночь, чтобы достроить ту знаменитую плотину разума и здравого смысла, которая, как он смутно надеялся, могла бы остановить нарастающую волну невежества и нетерпимости.

Конечно, он потерпел неудачу. Было невозможно остановить те потоки недоброжелательности и ненависти, которые низвергались с гор Германии и Альп, и через несколько лет после его смерти его работа была полностью смыта.

Но он так хорошо поработал, что множество обломков, выброшенных на берега потомства, оказались чрезвычайно хорошим материалом для тех неуемных оптимистов, которые верят, что когда-нибудь у нас будет ряд дамб, которые действительно выдержат.

Эразм ушел из этой жизни в июле 1536 года.

Чувство юмора никогда его не покидало. Он умер в доме своего издателя.

ГЛАВА XIV. РАБЛЕ

СОЦИАЛЬНЫЕ потрясения создают своеобразных товарищей по несчастью.

Имя Эразма может быть напечатано в респектабельной книге, предназначенной для всей семьи. Но упоминание Рабле на публике считается чуть ли не нарушением правил хорошего тона. Действительно, этот парень настолько опасен, что в нашей стране были приняты законы, чтобы его зловредные произведения не попали в руки наших невинных детей, и что во многих штатах экземпляры его книг можно получить только у самых бесстрашных из наших книготорговцев.

Это, конечно, всего лишь одна из нелепостей, навязанных нам властью насилия от некой никчемной аристократической верхушки.

Во-первых, произведения Рабле для среднестатистического гражданина двадцатого века – такое же скучное чтение, как “Том Джонс” или “Дом о семи фронтонах”. Мало кто когда-либо выходит за пределы первой бесконечной главы.

А во-вторых, в том, что он говорит, нет ничего намеренно наводящего на размышления. Рабле использовал общепринятую лексику своего времени. Это не является общепринятым жаргоном наших дней. Но в эпоху сельского уныния, когда девяносто процентов человечества жило близко к земле, вещи на самом деле назывались своими именами, а дамские собачки не были “дамскими собачками”.