Терпимость

Во-вторых, он отредактировал большое количество классических текстов, которые так часто и так плохо копировались, что они больше не имели никакого смысла. Для этой цели ему пришлось выучить греческий язык. Его многочисленные попытки овладеть грамматикой этого запретного языка были одной из причин, почему так много благочестивых католиков настаивали на том, что в глубине души он должен быть таким же плохим, как настоящий еретик. Это, конечно, звучит абсурдно, но это была правда. В пятнадцатом веке добропорядочным христианам и в голову не пришло бы пытаться выучить этот запретный язык. Это был язык с дурной славой, как и современный русский. Знание греческого языка может привести человека ко всевозможным трудностям. У него может возникнуть искушение сравнить оригинальные Евангелия с теми переводами, которые были ему даны, с уверенностью, что они являются точным воспроизведением оригинала. И это было бы только началом. Вскоре он спустится в Гетто, чтобы раздобыть грамматику иврита. С этого момента до открытого восстания против власти Церкви был всего один шаг, и долгое время обладание книгой со странными и диковинными закорючками рассматривалось как ipso facto (в силу самого факта – лат.) свидетельство тайных революционных тенденций.

Довольно часто церковные власти совершали набеги на помещения в поисках этой контрабанды, и византийские беженцы, которые пытались выжить, изучая свой родной язык, нередко были вынуждены покинуть город, в котором они нашли убежище.

Несмотря на все эти многочисленные препятствия, Эразм выучил греческий язык, и в примечаниях, которые он добавил к своим изданиям Киприана, Златоуста и других отцов Церкви, он скрыл много хитрых замечаний о текущих событиях, которые никогда не были бы напечатаны, если бы они были предметом отдельной брошюры.

Но этот озорной дух изложения проявился в совершенно другом виде литературы, изобретателем которой он был. Я имею в виду его знаменитые сборники греческих и латинских пословиц, которые он собрал вместе, чтобы дети его времени могли научиться писать классику с подобающей элегантностью. Эти так называемые “Адажии” наполнены умными комментариями, которые в глазах его консервативных соседей ни в коем случае не были тем, чего можно было ожидать от человека, пользующегося дружбой Папы Римского.

И, наконец, он был автором одной из тех странных маленьких книжек, которые рождаются в духе момента, которые на самом деле являются шуткой, задуманной для нескольких друзей, а затем приобретают достоинство великого литературного классика, прежде чем бедный автор осознает, что он сделал. Она называлась “Похвала глупости”, и мы случайно знаем, как она была написана.

Это было в 1515 году, когда мир был поражен памфлетом, написанным так умно, что никто не мог сказать, был ли он задуман как нападение на монахов или как защита монашеской жизни. На титульном листе не было ни одного имени, но те, кто разбирался в мире литературы, узнали несколько нетвердую руку некоего Ульриха фон Хаттена. И они угадали правильно, потому что этот талантливый молодой человек, поэт-лауреат и незаурядный городской бродяга, принял немалое участие в создании этого грубого, но полезного произведения шутовства и гордился этим. Когда он услышал, что никто иной, как Томас Мор, знаменитый поборник Нового учения в Англии, хорошо отозвался о его работе, он написал Эразму и попросил его рассказать подробности.

Эразмус не был другом фон Хаттена. Его упорядоченный ум (отраженный в его упорядоченном образе жизни) не был благосклонен к тем напыщенным тевтонским риттерам, которые проводили утро и день, отважно орудуя пером и рапирой во имя просвещения, а затем удалялись в ближайшую пивную, чтобы забыть о развращенности времени, выпивая бесконечные стаканы прокисшего пива.

Но фон Хаттен, по-своему, действительно был гениальным человеком, и Эразм ответил ему достаточно вежливо. Да, по мере того, как он писал, он стал красноречивее говорить о достоинствах своего лондонского друга и изобразил такую очаровательную сцену домашнего довольства, что дом сэра Томаса вполне мог бы служить образцом для всех других семей до скончания веков. Именно в этом письме он упоминает, как Мор, сам немалый юморист, дал ему оригинальную идею для своей “Похвалы глупости”, и, скорее всего, это была добродушная игра в лошадки истеблишмента Мора (настоящий Ноев ковчег законных сыновей и дочерей , законных дочерей и сыновей, птиц и собак, частных зоопарков, частных театров и групп скрипачей-любителей), которые вдохновили его на написание этой восхитительной бессмыслицы, с которой навсегда ассоциируется его имя.