Теплый дом. Том II: Опекун. Интернат. Благие намерения. Детский дом (записки воспитателя)

— И вообще — что эта за группа? По какой системе вы их воспитываете? — проглотив обиду, вновь начал отчитывать обладатель полотенца.

Вокруг собралась уже целая толпа зевак — хоть какое, да развлечение! Скандальчиком запахло.

Потрепав по вихрам Бельчикова, детину ростом метр восемьдесят с конским черепом и челюстью боксера, говорю, сильно пришепетывая:

— Не волнуйтесь, граждане, ничего страшного. Это группа свободного воспитания по системе Жан-Жака Руссо.

Минутная пауза. Потом:

— А что — могу и… — Дама делает страшные глаза.

— Угу. Можете не сомневаться.

Толпа мгновенно рассосалась.

Я не уверена, что все присутствующие были знакомы с творческим наследием французского просветителя, но — совершенно очевидно — поняли меня верно… Вокруг нас образовался приятный вакуум.

Пляжными принадлежностями мы обзавелись еще легче.

Возвращаясь с пляжа, я завернула в медпункт. Взять что-нибудь от ожогов. Там никого не оказалось, и я со всем отрядом пошла на кухню за кислым молоком для смазывания обгоревших.

Шагаем по центральной аллее, вдруг вижу: навстречу знакомый какой-то движется. Кто — узнала не сразу. Мучительно вспоминаю — где же я этого парня видела? И он мне улыбается. Огромное сомбреро затенило его глаза. Только белки сверкают. На нем, кроме сомбреро, две «детали» — алые плавки и часы.

— Здасьте, здасьте, Ольга Николаевна! — Это мне. — Всеобщий приветик! — плетущимся за мной ребятам.

Это был Валера. Работал у нас в детском доме по совместительству, вел кружок радиолюбителей, в который ходил один (!) человек. Однако деньги получал Валера, как положено по тарифной сетке. Сколько ему лет — никто не знал. У него было «устоявшееся» лицо — без примет возраста.

— А вы что здесь делаете? — интересуюсь.

Валера кокетливо сбил сомбреро набок, белозубо заулыбался, раскачиваясь с пяток на носки.

— Спасаю и… спасаюсь… — натужно скаламбурил. — Меня сослали на Кавказ. Наше высокое начальство… А вообще, я здесь штатный спасатель. — Томный вздох, выразительно разведенные руки. — Должность у меня, конечно, блатная. Но… — Валера скромно потупился, — ведь и я не пустое место… Кое-что могу, — обольстительно улыбаясь, он расправил плечи.

— Ловлю на слове. Вы не могли бы обеспечить нас лежаками и шезлонгами? Нам два раза — утром и вечером.

— Да ради бога! Это ж моя прямая обязанность — выдавать шезлонги.

— Чудненько.

Такая удача!..

Итак, первая неделя на исходе. С работодателями установился контакт, и нас больше не посылали «к черту в пекло». Однако работали мы теперь маленькими группками.

Худо-бедно, но жизнь наша текла без особых нарушений…

А к концу второй недели появились настораживающие симптомы — самоуправление увядало на корню.

Девочки почти выпали из моего зрения. Легкомысленно доверив их медсестре и Ирине Дмитриевне, я очень скоро заметила перемены в настроении воспитанниц. Стоило к ним приблизиться, как они тут же делали вид, будто меня «в упор не видят». Прозрачно глядя сквозь меня, спрашивали друг друга:

— А где Ирина Дмитревна?

— Девча, кто видел Ириночку Дмитревну, а?

Столкнувшись же со мной носом к носу, широко распахивали глаза:

— Это вы, Ольга Николаевна? Сколько лет, сколько зим!.. Вам случайно не попадалась Ирина Дмитревна?

Я, конечно, понимала, в чем тут дело, но от этого понимания легче не делалось. Собрать их вместе не было возможности. Я разрывалась на части и, как посланца неба, спасителя, ждала приезда начальника лагеря — Татьяны Степановны. Без ее ведома нам «самоуправствовать» директор базы отдыха, Татьяна Трофимовна, не разрешила.

Ирина Дмитриевна, золотой человек, не могла, да и попросту не хотела ни во что вмешиваться. Ее крохи — очаровательные близняшки — отнимали все силы и время. Я же, рыская — в тридцатиградусную жару! — по участкам, отведенным нашему отряду, необратимо сатанела. Не находя девочек на рабочем месте, неслась, как фурия, в деревню и… заставала их валяющимися на постелях в лучших традициях прошлых (как мне казалось) времен.

На полу стояли тарелки с остатками пищи, и тучи жирных мух оглушительно гудели над ними.

— Лиля! Ты почему не у кастелянши?

— Ну сча… — лениво цедила сквозь зубы Кузя и переворачивалась на другой бок.

— Что? За руку вести?

Но чем больше я свирепела, тем активнее нарастал протест:

— А вот Ирина Дмитриевна никогда не кричит…

Все это было, но тем не менее как отряд мы продолжали существовать. Хоть и работали вполсилы, и отдыхали как придется.

Будучи заядлыми театралами, мы даже умудрились выбраться в Сочи — на спектакль гастролировавшего там какого-то областного театра драмы.

…НЕ БЕЙ РЕБЕНКА!

А жара все усиливалась. Днем доходило до сорока. Переносить такую духоту, да еще при повышенной влажности, было трудно даже здоровому взрослому, не говоря уже о наших детях с неустойчивой психикой. Все труднее становилось собирать их на работу. А придя на объект, многие тут же удирали.

Как я ни билась, развал отряда назревал устрашающими темпами: ни сил моих, ни умения остановить этот процесс не хватало.

Как-то исчез Беев. Вечером приводит его стрелочник. Тащит за ухо. Беев верещит изо всех сил, вырывается.