Теплый дом. Том II: Опекун. Интернат. Благие намерения. Детский дом (записки воспитателя)

Теперь, с расстояния в восемь лет, я «вижу» поступки своих питомцев уже совсем в ином свете. И сейчас, может, более, чем тогда, бывает их не просто жалко, а как-то по-особому закипает бешенство, когда думаешь о всех тех, кто равнодушно взирал на вверенные им детские учреждения, откупался богатыми подачками или просто сквозь пальцы смотрел на творящиеся беспорядки… Ведь ходили воспитатели и представители общественности от шефов и в роно, и в исполком, и выше… А что им там говорили? Разберемся, не волнуйтесь! И разбирались. Месяц-другой спустя приходила копия акта проверки: все в порядке, тревожные сигналы оказались ложными. (Сейчас в описываемом мною детском доме полностью сменился коллектив сотрудников, пришла новая «директорша», как там говорят, но трудности остались! И это самое страшное.)

Татьяна Степановна тогда, в первую весну моей бурной деятельности на педагогическом поприще, стала если не ближайшей подругой, то, по крайней мере, единственным человеком, с которым я могла поделиться всеми своими заботами. От нее я ничего не скрывала и очень верила в искренность наших отношений. Она была женщиной того типа, которые умеют располагать к себе и в два счета «вытаскивают» из собеседника все его секреты. Она очень ругала Людмилу Семеновну за разные ее «делишки», но мне казалось, что Татьяна несколько пристрастна, так как нельзя было не видеть, что Людмила Семеновна при всех ее минусах все же баклуши не бьет. Кроме того, личная жизнь нашей начальницы была не устроена — двое детей воспитывались в интернате, правда, не таком, как наш детский дом, а в одном из самых лучших, но все-таки это для матери, думалось мне, очень тяжело — когда приходится отдавать детей в интернат. (Я сама росла в интернате, и хоть мне очень повезло на учителей и воспитателей, и училась я на «отлично», все равно этот период жизни для меня был, пожалуй, самым тягостным.)

И потом: я вообще не привыкла осуждать женщин за что бы то ни было — уже за одно то, что их «бабья доля» так нелегка! И поэтому всегда прощала личные обиды, вольно или невольно причиненные мне женщинами. Но вот беда! — впервые я столкнулась с женщиной-администратором и открыла для себя: иная женщина — существо жестокое и беспощадное, если задеты ее интересы и амбиция. Логика, деловые соображения — все отрицалось, оставалось лишь желание настоять на своем. Наверное, в разговорах с Людмилой Семеновной я бывала недостаточно корректна, но нисколько этим не смущалась, потому что объективно она была сильнее: могла объявить мне выговор, уволить, наконец… Я же ей ничего не могла сделать, разве только позволить себе роскошь «сказать все, что о ней думаю»… Ругали ее все сотрудники детского дома, но кулуарно. Я же не то чтобы стеснялась это делать за ее спиной, но просто не видела в том смысла. И потому, когда была недовольна каким-нибудь решением директора, приходила к ней в кабинет, где и заводила тет-а-тет неприятный разговор — не в похвальбу мне будет сказано. Поступки эти, так возвышавшие меня в собственных глазах, не просто вредили мне как штатному сотруднику, но и давали понять коллегам, что я «не жилец в нашем детдоме», а потому не стоит и особо поддерживать меня.

Составляя список «лучших двадцати», я пребывала в большом затруднении: мне-то хотелось взять «худших», самых «опасных», тех, кого некому было передоверить…

К счастью, делить на «чистых» и «нечистых» не пришлось: весь наш отряд пригласили к себе шефы — на обширное хозяйство туристической базы отдыха завода, под Сочи.

Директора всех детских домов охотятся за богатыми шефами. Хорошо ли это? Не усугубляют ли постоянные подачки и без того потребительское отношение к жизни?

Был у нас случай. Из одного учреждения приехала к нам делегация сотрудников — привезли мешок игрушек. Не новых, конечно, но в хорошем состоянии. Мы хотели игрушки эти отдать в игровую младших отрядов. Не тут-то было! Визитеры потребовали привести всех детей, чтобы вручить им игрушки в личное пользование. Вручали и при этом напутствовали: это тебе от моей дочурки — куколка, а это тебе от моего сыночка — самолетик…

И в тот же вечер разломанные на куски игрушки и разодранные в клочья куклы валялись по всем углам.

Подумаешь! Шефы и не такое привозят.

…ЧТО? ОНА МЕНЯ НА БУХГАЛТЕРСКУЮ ЗАРПЛАТУ В СОЧИ ПОВЕЗЕТ?

Вещи уже были собраны, и мы сидели «на чемоданах», когда в детский дом пришла женщина, взволнованная и с заплаканными глазами.

— Вы извините… я отвлекаю… Но мне бы хотелось поговорить об одной вашей воспитаннице… Лилечке Кузенковой.

— А! Очень приятно. Так вы и есть та женщина, к которой Лиля ездит по воскресеньям?

— Ездила…

Женщина смяла мокрый платочек, завсхлипывала.

— Что вы, что вы… успокойтесь… — Я не знала, что и подумать. Уж не ограбила ли ее наша Кузя?

— Может, мне бы и не стоило приходить… — начала женщина и снова всхлипнула.

Разговор не клеился. Вошла, улыбаясь, хотя и напряженно, теперь вот готова заплакать навзрыд. Наконец собралась с силами и поведала свою печальную историю.