Танцующий на воде

– К делу можно иначе подойти, – вмешался Рэймонд. – Было время – и совсем недавно, – когда за рекой разрешалось держать рабов. Если начистоту, так это и поныне можно, хоть и на определенных условиях. Так вот, среди тех, кто на рабстве нажился, был некий Джедидайя Симпсон. В нашей семье его имя к ночи не поминают. Симпсон владел мною, отцом моим, матерью и Отой.

– Это от него твоя матушка сбежала? – уточнил я. – И Оту на Юг тоже он продал?

– Он, кто ж еще. Только Джедидайя Симпсон давно в могиле лежит. А наследовал ему сын, Илон. И старое поместье получил, и дом здесь, в Филадельфии, к северу от Вашингтон-сквер. Но с этим Илоном загвоздочка. Он в высших кругах вращается – богатеньких-то любят у нас. Поглядеть – джентльмен до мозга костей. Да не все знают про делишки его гнусные. Например, про то, как он чернокожих из отцовского поместья на Юг продавал.

– А вы с ним уже сталкивались? Шантажировали его? – спросил я.

– Нет пока, – отвечал Рэймонд.

– Симпсон-младший у нас на крючке, – вставил Ота. – Наши люди за ним следят здесь, в Филадельфии, да и поместье его, считай, под колпаком. Так вот, оттуда сообщают, что Симпсон до сих пор дела проворачивает с Мак-Кирнаном.

Некоторое время все молчали – ждали, пока я суть уловлю. Могли бы и не ждать. План начал вырисовываться уже в процессе разговора. Я взглянул на Оту и кивком подтвердил: понял, дескать, просек.

– Мне бы письмо, – сказал я. – Или купчую, или другую какую-нибудь бумажку – о сделке с Мак-Кирнаном, например. Может, взлом попробуем?

– Нет, – возразил Рэймонд. – Блэнд кое-что поделикатнее придумал.

Теперь все трое улыбались – ни дать ни взять малые дети, у которых общий простенький секретец.

– Ну так скажите мне!

– Давай, Хайрам, я лучше покажу, – произнес Блэнд.

* * *

Той же ночью мы двое – я и Блэнд – затаились в переулке. От газовых рожков лился мутный свет, и улица казалась погруженной в воду. Наши взгляды были прикованы к дому Илона Симпсона, что находился совсем рядом с Вашингтон-сквер. Район считался престижным – все здания из песчаника, на окнах добротные ставни, близлежащий парк одним своим названием воскрешает в памяти славные дни, когда рождалось государство. Теперь здесь предпочитала селиться белая знать, но роскошные особняки она строила на костях братьев моих по крови.

Я прочел о Филадельфии достаточно и знал: этот город, да и весь штат Пенсильвания, имеет статус свободного сравнительно недолго. Еще в конце прошлого века здесь были хозяева и приневоленные. И тогда же вспыхнула эпидемия желтой лихорадки[27]. Боролся с нею прославленный врач Бенджамин Раш. Впрочем, если учесть, какие методы борьбы он предложил, язык не повернется назвать его врачом. Короче, мистера Раша посетила интересная мысль: чернокожие-де отмечены невосприимчивостью к заразе. И даже больше: само их присутствие оздоравливает воздух, ибо вонючие тела способны задерживать в себе скверну. Невольников сотнями свозили в очаги заражения в надежде на «черную магию». Разумеется, все эти несчастные умерли.

Когда же город стал задыхаться от черных трупов, городские власти выделили под захоронение особый участок – подальше от кладбища для белых, также погибших от лихорадки. Это был пустырь. Трупы невольников швыряли в общие могилы. Прошло немало лет, лихорадка изгладилась из людской памяти, в огне войны родилась новая страна – тогда-то территория братских могил и была пущена под застройку. Здесь выросли дома, один другого наряднее и богаче, а само место нарекли в честь генерала-освободителя, который защищал интересы белых. «Вот так-то, Хайрам, – говорил я себе, читая об этом. – Вот она, страна! Вот он, хваленый свободный Север! Даже здесь вся роскошь на хребте нашего брата зиждется. В прямом смысле».

– Как случилось, что вы стали этим заниматься? – шепнул я Блэнду. Мы вели наблюдение уже несколько часов.

– Ты хочешь знать, какие обстоятельства толкают белых на путь аболиционизма?

– Нет, я насчет вас лично.

– Изволь, расскажу. Мой отец умер, когда я был ребенком. Матушка не могла одна тянуть нас с сестрой. Я помогал, как умел. За любую работу брался, даром что мальчишка совсем. Лору отдали чужим людям на воспитание – я ее так и не видел. Чуть только в лета вошел – подался от дома подальше. Приключений искал на свою голову. Дернул на Юг, в армию завербовался, на войну с семинолами[28]. Война-то мне мозги и прочистила. Я всякого насмотрелся: как индейские деревни жгут, беззащитных, невинных убивают, детей в рабство уводят. Понял: мои горести – чепуха по сравнению с тем, что политические игры уготовили другим людям.