Танцующий на воде

Мы с Блэндом обменялись рукопожатиями и обычными любезностями. Я мысленно выдохнул – очень уж перетрясся, пока шел сюда. Лишь теперь, после недавнего похищения и сегодняшних страхов, мною овладел зуд – поскорее вызволить Лидию с детьми, ведь это означает переход к новой операции – освобождению Софии. Моей Софии. Ибо в сознании моем София пребывала не как человеческое существо с собственными желаниями и планами. Нет, она трансформировалась в абстракцию, идею, образ. Мысленно произнося «моя София», я имел в виду, конечно, реальную женщину, любимую и желанную, но не только. Я думал также о своих мечтах и о своем искуплении – и это важный момент. Цель самообнажения сейчас – донести до читателей, сколь слабо я представлял, к чему стремится, о чем мечтает сама София; я упускал из виду ее понятия об искуплении, об отмщении. София пыталась донести их до меня, я же, гордый своей восприимчивостью и памятью, просто не слышал.

Как бы то ни было, а к Блэнду я пришел почти в горячке, поэтому, едва просидев с ним пять минут, выпалил:

– Каков план?

– План спасения Софии? – уточнил Блэнд.

– Вообще-то я имел в виду Лидию и детишек. Но если вы решили начать с Софии, я только за.

– Софиин случай не из трудных. Правда, Коррина иначе приоритеты расставила, но я с ней все утрясу. Подключу кое-кого, и вызволим мы твою милую.

– Коррина… – На этом слове мой голос дрогнул. – Она ведь Софию бросила. Могла спасти, да не стала.

– Просто на своей станции она – хозяйка. Ее не обойдешь и не объедешь, Хайрам. С ней считаться надо. Заслуживает она этого.

– Коррина? – Я недоверчиво тряхнул головой.

– Да известна ли тебе ее история, Хайрам?

– Нет. Я только знаю, что эта женщина мою Софию погибать оставила.

И тут со мной случилось нечто сродни припадку бесноватого. Гнев стал расти во мне, подниматься, шириться. Сознание прокрутило одну за другой все тюремные сцены – да, те самые, которые я столь успешно «задвигал», отключая разум и память во время унизительных осмотров своего тела потенциальными покупателями. Только вот что странно: это не я за себя на мучителей ярился, а словно кто-то другой. И разновидность гнева была другая. Я слышал голос: «А ты сам забыл, как с нами хозяева поступают, с девчонками особливо? После такого не убежишь. Привязана будешь, потому дитя родится, кровиночка. За первым – второе, потом еще. Перетянут дети, ежели вопрос встанет – бежать или оставаться».

Лишь когда эти последние слова набатным эхом отозвались в моей голове, я заметил перемену с Блэндом. Его всегдашней невозмутимости как не бывало. Непроницаемое лицо исказила гримаса, в которой я прочел мистический ужас. Тут-то стены и исчезли, растворились, как будто их поглотило безбрежное Ничто. Стол и стулья, да и сам Блэнд, остались на своих местах, но омытые уже знакомым синим свечением. Что касается меня, я был в сознании, я отдавал себе отчет в том, что ярюсь, но чувствовал и другое, а именно глубинную, затаенную боль, к которой приноравливался с того дня, когда оставил Мэйнарда тонуть. Но самое главное – впервые я понимал, какой процесс имеет место (раньше понимание приходило постфактум). Я даже дерзнул задать процессу направление – во сне такое иногда получается. Увы, едва я помыслил о том, чтобы взять ситуацию в свои руки, Ничто попятилось, спугнутое деятельностью разума. На месте стен сперва замерцало, а там они и вернулись, и комната обрела обычный вид. Синее свечение погасло. Мы с Блэндом по-прежнему находились в гостиной, только поменялись местами. Я сидел на его стуле, он – на моем. Потрясенный, я встал и принялся щупать стены. Прошелся по комнате, шагнул в холл. Голова закружилась, я прислонился к притолоке. Ну конечно. После Переправы всегда такое. Нет, не такое – на этот раз я не был столь вымотан физически. Я вернулся в гостиную и сел.

– Это оно, да? То, чего Коррина от меня добивалась?

– Да, Хайрам. Это оно.

– А вы такое раньше видели?

– Видел нечто подобное.

Я не знал, что ответить. Блэнд тактично покинул гостиную. Догадался: мне время нужно в себя прийти, немало времени. Вернулся Блэнд со своей сестрой. Она стала упрашивать: оставайся, мол, на ужин, Хайрам.

– Действительно, Хайрам, раздели с нами трапезу, – подключился к просьбам и сам Блэнд.

Деваться было некуда.

После ужина мы с Блэндом решили пройтись. Вечерняя Филадельфия легла к нашим ногам; мы бродили молча, пока я наконец не вымучил:

– А кто еще такое делает? Мозес?

Блэнд кивнул.

– А в ту ночь, на дороге, это она была?

– Она.

– Значит, вы с ней вместе ищеек одолели? Благодаря ее способностям?

– Нет. Для этого отребья потусторонние силы не нужны. Пистолета достаточно.

– А для других дел? Если Мозес – настоящая Паромщица, почему не отправить ее за Лидией и детьми?

– Потому что она не Иисус Христос. Ей хоть бы с теми управиться, кому она спасение обещала. А сила ее пределы имеет. Как и все остальное. Вот ты на Коррину зол. А ведь она достойна уважения. Она не из любопытства выясняла, каким закономерностям подчиняются твои способности, а ради общего блага. Так и не разобралась, но это не ее вина.