Танцующий на воде

– Смотри, Хайрам, подгони костюм по фигуре, – наставительно произнесла Коррина. – Пропуск на один день должен быть написан с досадливой торопливой небрежностью, рекомендательные письма – в цветистых выражениях, а вольная – с высокомерием самодура, охваченного прекрасным порывом.

Мне оставалось скопировать почерк. Благодаря памяти и способности к мимикрии это вышло быстро, по тому же механизму, который сработал много лет назад, когда мистер Филдз показал мне изображение моста. Труднее было с убеждениями и страстями, но я и тут справился, подладившись под них, присвоив себе на время. Урок оказался крайне важным, ключевым для моего развития – не только как агента Тайной дороги свободы, но и как человека, ломающего тесную скорлупу собственного происхождения.

Я так и не узнал, помогли эти документы освободить Левити Уильямса или нет. Деятельность каждого из нас была полностью засекречена, в том числе и для своих же товарищей. И все-таки, выправляя бумаги, я ощущал: во мне зарождается нечто новое. А именно сила. Силой набухала моя правая рука, сила выплескивалась на бумагу дозированными порциями бесценных букв, которые становились подобны верным пулям, поражавшим в самое сердце наших угнетателей.

Скоро я уже подделывал документы на регулярной основе. Каждые несколько недель от Коррины поступал новый конверт, и я занимался «подгонкой костюма», пока не начинал путаться, где Хайрам Уокер, а где очередной рабовладелец. Я знал их как облупленных. Я знал как облупленных их жен, детей, недругов. Страдал от мысли, что и они, рабовладельцы, принадлежат к роду человеческому, – они связаны семейными узами, их юные сыновья и дочери подчиняются матримониальным условностям. Но главное: горе не обходит их стороной, в головах живет понимание, сколь греховно рабство. И силен страх, что в конечном счете и они, белые, есть рабы некоей силы, некоего божества, а точнее, демона из старого мира, по беспечности, неведению, алчности выпущенного ими в мир новый. Я почти любил своих «подопытных». Того требовала работа: подняться над ненавистью, «задвинуть» душевную боль, увидеть врага во всех деталях – и уничтожить росчерком пера.

Каж дая вызволенная душа становилась ударом в стену рабства. Но мы не ограничивались вызволением как таковым. Мы возвращали документы, присовокупляя к ним новые. Наши подделки разжигали ярость приневоленных. Мы влияли на судебные расследования. Мы предоставляли доказательства насилия. Мой собственный гнев наконец-то высвободился и воспарил над обидами в адрес Мэйнарда и отца. Теперь я негодовал на Виргинию в целом, а подпитывал негодование еженощно в подземной библиотеке, при свете фонаря, за длинным столом.

Под утро, завершив очередную порцию документов, я, вымотанный, отправлялся спать. Те, против кого я вел войну, мне не снились. В моих снах фигурировали приятные вещи – участок земли, ручей, что уносит все дурное, прежнее. И разумеется, София. Но выпадали и такие дни, когда я возвращался в тюрьму, видел несчастного мальчика и его мать, призывающую кары небесные на Райландовых ищеек («Да разверзнется пред вами геенна огненная! Да валяться вашим собачьим костям без погребения, да разбросает их по земле праведный Господь!»). Я видел человека, который любил женщину и утратил собственное имя. И себя, обманутого Джорджи Парксом, ведомого на веревке. Тогда я просыпался в горячечном поту, с совершенно другим чувством, с целенаправленной ненавистью, с детальным планом – что и как я сделаю с Джорджи, если наши пути снова пересекутся.

* * *

Впрочем, в бойцы меня взяли не для того, чтоб я пестовал личную ненависть. И даже не по причине моей грамотности. Тайную дорогу свободы интересовали мои сверхъестественные способности. Дело оставалось за малым: отыскать «спусковой крючок», понять механизм моей силы. Прецеденты были. Одна женщина, чернокожая, виртуозно владела удивительным даром, аналогичным моему; дар позволил спасти из рабства множество народу. Среди цветных Бостона, Филадельфии, Нью-Йорка эта женщина была известна под кличкой Мозес. Ее боготворили. Ее называли Паромщицей; слово «Переправа» Коррина применяла и к моему дару. Ибо Мозес именно переправляла – с плантаций Юга в свободные северные штаты, отказываясь (а может, не умея) объяснить, как она это делает. По крайней мере, с виргинской ячейкой она на эту тему не контактировала. Вот я и варился в собственном соку – или, точнее, оставался на милости руководителей виргинской ячейки.