Танцующий на воде

Чернокожих среди инструкторов не было – только белые. Как представители знати, так и те, кого мы называли отребьем. Чуть ли не в каждом из последних мне мерещился «охотник», участник столь недавней ночной травли. Ничего удивительного – едва ли воспоминания об этом кошмаре когда-нибудь потускнеют. Во время тренировок я сам себе казался расходным материалом, инструкторов же воспринимал как фанатиков. Умом я понимал, что для достижения результатов эти уроженцы Виргинии фанатиками и должны быть, но душа моя их отторгала, ибо цели наши разнились. Белые инструкторы вели войну против неволи, а Хайрам Уокер – за приневоленных.

Впрочем, к одному инструктору я крепко привязался. Возможно, именно потому, что он был родом с Севера. Я говорю о мистере Филдзе. Встречался я с ним трижды в неделю на один час, после гимнастических упражнений. Мистер Филдз поджидал меня в брайстонском Муравейнике, устроенном точно так же, как Муравейник локлесский. Попасть к нему в кабинет можно было через огромный сундук красного дерева. Снявши крышку, входящий обнаруживал, что дна нет, а есть люк с туннелем. В туннеле следовало спуститься еще на два лестничных пролета. Далее имелась дверь, за которой открывалась комната. Неярко светил фонарь, пахло мускусом, по стенам шли стеллажи, сверху донизу уставленные книгами. Посередине был длинный стол, стулья располагались на одинаковом расстоянии. Для каждого агента имелись перо и бумага.

У дальней стены стояли два секретера с картотеками. Разумеется, все бумаги относились к деятельности Тайной дороги свободы. Порой, явившись в подземный кабинет, я заставал двух-трех «домашних» агентов, которые за длинным столом изучали готовые документы и подделывали новые. Сам я садился рядом с мистером Филдзом – невозмутимым, словно и не было никаких локлесских занятий во времена моего отрочества.

К моему огромному удовольствию, нынешняя учебная программа оказалась шире прежней. Я изучал геометрию, арифметику, азы греческого и латыни. Вдобавок мне давали целый час для самостоятельного чтения – я мог выбрать любой том. Думаю, тогда-то и возникла у меня тяга к писательству; там, в подземной библиотеке, и следует искать ростки книги, которую вы держите в руках. Ибо я теперь не только читал. Началось с коротеньких записок о занятиях; постепенно к ним прибавлялись мысли, к мыслям – впечатления. На бумаге получалась полная картина происходившего как в моей голове, так и в моей душе. Почему вообще мне взбрело взяться за перо? Наверно, я должен сказать спасибо Мэйнарду. Ведь в числе вещей и документов, вывороченных им из отцовского комода, был дневник нашего дедушки, Джона Уокера; а дедушка полагал, что саму историю творит, ибо находится в гуще событий, способных изменить мир. У меня такого чувства не было – самомнения не хватало, но и я смутно сознавал, что не зря живу на свете.

Тренировки и занятия продолжались с месяц без особых изменений, пока однажды, спустившись в кабинет, я вместо мистера Филдза не обнаружил Коррину.

– Что ты о здешних порядках думаешь, Хайрам?

– Не надивлюсь. Другая жизнь в Брайстоне, другой мир.

Коррина подавила зевок и уселась: локти на стол, подбородок в ладонь, взгляд пристальный, глаза усталые, черные кудри гладко зачесаны назад. При свете фонаря лицо казалось мятым. Коррина держала себя, словно родоначальница, даром что была старше меня лишь на несколько лет. Я вспомнил ее помолвку с Мэйнардом. Скольких Коррина ввела в заблуждение – и до чего ловко! Считаные месяцы назад я и не догадывался, насколько она умна, прозорлива, хитра. Правда, приступ восхищения сменился волной страха. Коррина Куинн, аболиционистка под маской представительницы белой знати, таинственная и могущественная, – что я знаю о ней? Да ничего!

– И насчет вас никогда бы не догадался, – промямлил я. – В голове не укладывается. Мне и не снилось такое.

– Спасибо! – Коррина рассмеялась, довольная масштабами своей засекреченности. – Я смотрю, Хайрам, тебе нравится писать?

– Просто в последнее время я многое перенес. Чувствую потребность свои переживания бумаге доверить. Особенно те, что с Брайстоном связаны.

– А вот здесь не очень увлекайся.

– Что ж я не понимаю, что ли? За пределы Брайстона ни одно словечко не выйдет.

– Ладно. – Корринины глаза вспыхнули. – Говорят, ты в библиотеку практически переселился, Хайрам. Порой тебя оттуда чуть ли не силой вытаскивают.

– Верно. Очень дом напоминает. Локлесс.

– А ты бы вернулся домой? Если бы мог?

– Нет. Никогда.

Коррина снова устремила на меня взгляд, расшифровать который я не сумел. Здесь, в Брайстоне, я вечно был под взглядами – как инструкторов, так и своих же товарищей агентов. Смотрели исподтишка, искоса, когда думали, что я не замечу. Я замечал, только виду не показывал. По крайней мере, старался. Но в Коррине, точнее, в ее молчании, было нечто, заставившее меня заговорить, – наверно, фатальное одиночество. Не ведая и не решаясь спросить о его происхождении, я чувствовал: наши с Корриной одиночества растут из одного корня.