Танцующий на воде

Я прохромал к столу, уселся на единственное свободное место, рядом с Эми, напротив мистера Филдза. На столе была тушеная окра со сладким картофелем. И зелень с запеченной рыбой шэд. И солонина. И яблоки. И какая-то птица, фаршированная рисом с грибами. И хлеб. И клецки. И два пудинга – обычный и черный[17]. А также эль. В жизни столько вкусного не ел. Но самое удивительное, как выяснилось, припасено на десерт.

Первой из-за стола поднялась Коррина, остальные за ней. Все вместе они стали убирать и мыть посуду. Я просто опешил. Никаких различий между черными и белыми! Никаких распоряжений! Мой порыв на посильное участие был сразу отвергнут. Покончив с уборкой, вся компания вернулась из кухни в гостиную и допоздна играла в жмурки. И по веселым возгласам, по обрывкам фраз я понял: такое пиршество не каждый день бывает, нынче что-то важное празднуют, некий перелом, который связан со мной.

Ночь я провел в доме, в гостевой комнате. Назавтра спал далеко за полдень. Никогда мне так выспаться не удавалось, даже в Рождество. Вытащив себя из постели, я оделся и спустился в столовую. Никого не было. На столе стоял целый поднос ржаных кексов с запиской, из коей следовало, что я волен есть сколько хочу. Я употребил два кекса, вымыл за собой тарелку и через парадную дверь вышел на крыльцо, где и уселся. Снаружи дом выглядел скромнее, чем изнутри. Стены были обшиты белой доской. На клумбах цвели подснежники и пролески, с крыльца виднелся лес, за ним, на западе, – величественный горный хребет. Сопоставив свои наблюдения, я решил, что нахожусь неподалеку от границы штата Виргиния, скорее всего в Брайстоне, Корринином поместье – том самом, куда она хотела забрать меня еще несколько месяцев назад.

Вдруг из лесу вышли двое, направились к дому. Скоро я разглядел, что оба они белые, один в годах, другой молодой. Вероятно, отец и сын. Заметив меня, они остановились. Молодой кивнул мне, пожилой схватил его за руку и поволок обратно к лесу. Я все сидел. Дремота навалилась на меня – сначала мечтательная, какая случается по весне на припеке; затем я погрузился в полноценный сон – сказывалось многонедельное измождение. Мне снилось, будто я снова в тюрьме, в одной камере с Питом и Финой, что меня выгоняют на осмотр, а сокамерники мои смеются. Я буквально слышал их смех – Пита и Фины – над моим унижением. Причем тогда я еще не понимал толком, что это именно унижение. Мне потребовалось немало времени, чтобы научиться говорить о Райландовой тюрьме без обиняков, называть творимые со мной гадости своими именами, по-прежнему чувствуя себя человеком, а не скотом. Потребовалось время, чтобы понять: мой истинный дар – это дар рассказчика. А в тот день, очнувшись, я обнаружил, что клокочу от ярости, хотя вообще-то был не из бунтарей, даже в отрочестве. Еще много лет после тюрьмы я испытывал вспышки необузданного гнева и приступы деструктивных мыслей, не находя в себе мужества признать, откуда у них ноги растут.

Я проснулся оттого, что щелкнул замок. Позади меня стояла Эми – замерла на крыльце, устремив взор к дальним горам, к предзакатному горизонту. Вместо траурных одежд на Эми было серое платье c кринолином и белым передником, волосы убраны под шляпку-капор.

– У тебя, наверно, вопросов не счесть, – предположила Эми.

Не ошиблась. Вопросов действительно было много, но я не задал ни одного. Мне казалось, я и так уже достаточно спрашивал – в смысле, достаточно выложил им о себе. Вопрошающий себя выдает, это я с младых ногтей усвоил.

Подумав, Эми произнесла:

– Хорошо. Я понимаю. На твоем месте я бы тоже рот на замке держала. А на своем – держать не стану. Ты здесь новичок, так я тебе расскажу и про место это, и про жизнь здешнюю.

Краем глаза я видел: она смотрит на меня. Сам я упорно смотрел на горы, на солнце, что садилось в столь странной близости от лиловых пиков.

– Хайрам, ты, наверно, уже догадался, где мы. В Брайстоне. В поместье Коррины. Но тебе, конечно, невдомек, где ее настоящий дом. Сейчас расскажу. Все равно ты скоро узнаешь. Так вот. Брайстоном владел Корринин отец, еще раньше – дед. Она была единственная дочь, к ней все имущество и перешло. Ты ведь понял, что Коррина не та, за кого себя выдает? Нет, родилась-то она в Виргинии, но всякого здесь насмотрелась, а потом еще на Севере кой-чего узнала, и вот насчет неволи по-своему теперь понимает. И мы с братом, с Хокинсом, точно так же понимаем. Злости в нас много, во всех троих, гнев у нас великий.

Эми почему-то рассмеялась, затем как бы сама себе рот заткнула и добавила после паузы: