Танцующий на воде

В сознание я был возвращен опять же болью. Только не резко, не вдруг – адское шило мне поменяли на пульсацию, на тупое нытье в лодыжке. Я открыл глаза навстречу дневному свету, почти забытому за недели травли. Свет, пронзительный, словно сигнал охотничьего рога, полоснул по всем органам чувств разом. Лишь через несколько минут началась адаптация, и оглушительный визуальный хаос явил мне ряд предметов: стол, на котором стояла ваза в форме корабля с подвешенной к корме курительной трубкой, большие часы на каминной полке, полог над кроватью, раздвинутые густо-алые портьеры. Чуть позднее я обнаружил, что лежу чисто вымытый, в хлопчатобумажных кальсонах и шелковой ночной сорочке. Подумал: это очередное видение. Второй мыслью было: я умер и попал в рай для черных, мне воздается за мои страдания. Однако боль красноречиво свидетельствовала: я пока жив. К тому же в комнате оказались и другие люди. Хокинс, который уже два раза встречал меня в конце мистической переправы, а рядом с ним Коррина Куинн, овдовевшая невеста Мэйнарда. Только она была в обычном, не траурном платье.

– Добро пожаловать, – произнесла Коррина.

Она улыбалась радостно, просветленно – я не помнил у нее такой улыбки. Впечатление было, что Коррина Куинн отыскала нечто ценное, давно потерянное – например, ключ от потайного ларчика или последнюю детальку головоломки, которая за долгое время приобрела масштабы идеи фикс. Улыбка отличалась от прежних еще и эмоциональной окраской – в ней не было добродушной уничижительности. Конечно, Коррина Куинн и раньше не походила на прочих белых. Но сейчас разница прямо-таки била в глаза. Ни хозяйской уверенности, ни врожденного чувства превосходства – только искренняя радость оттого, что достигнута наконец-то некая цель.

– Ты знаешь, что с тобой случилось? – спросила Коррина. – Знаешь, где находишься?

В комнате остро пахло весной – я уловил сладкие нотки тимьяна и мяты, остальные составляющие весеннего попурри были мне неизвестны. С определенностью я мог сказать только одно: в Локлессе запах совсем другой. Ибо там нет госпожи.

– Ты знаешь, сколько пробыл без сознания? – продолжала Коррина.

Я не ответил.

– Ну а меня-то ты помнишь, Хайрам?

– Да. Вы – мисс Коррина.

– Никаких «мисс». – Коррина подкрепила улыбку ободряющим кивком. – Никаких «мисс» отныне, Хайрам. Зови меня просто по имени.

Ситуация казалась все более странной. Почему, к примеру, Хокинс не стоит в подобострастной позе, ожидая распоряжений? Почему вольготно расселся на стуле, почему голову держит высоко поднятой?

– Ты знаешь, где находишься? – повторила Коррина.

– Нет, – отвечал я. – Я не представляю, сколько пробыл без сознания. И как сюда попал. И почему.

– Хайрам, – с нажимом начала Коррина. – Давай договоримся. Я буду с тобой честна. За это и ты не должен лукавить.

Теперь она сверлила меня взглядом.

– Ты знаешь, за что попал в тюрьму. За побег. За увод невольницы. Полагаю, ты успел сообразить: у нас всюду глаза и уши. Я отвечу на любой твой вопрос. Но и ты не запирайся.

Я попытался сесть. Помешали боль в спине и ногах. Ступни были в плачевном состоянии. Ощупав лицо, я обнаружил изрядную припухлость над левой бровью. Вспомнил все в деталях – и ночную травлю с побоями, и яму.

– Извиняй, братишка, – подал голос Хокинс. Взгляд его сделался виноватым. – Только надо ж нам было проверить. Кой-чего мы знали, сами видали, а вот чтоб наверняка – для того сперемент надобен.

«Нам»? «Мы»? Почему Хокинс говорит так, словно его власть не ограничивается одной этой комнатой, но простирается и на круги ада, по которым меня носило – сколько времени? Месяц? Полтора? Два?

– Хайрам, – заговорила Коррина. – Ты увлек Мэйнарда в реку. Именно увлек. Я не утверждаю, что у тебя был коварный умысел. Но сути это не меняет: Мэйнард мертв, а планы, связанные с нашей свадьбой, обратились в дым. Из-за твоей неприязни, которая равна преступлению, слишком многие достойные люди, настоящие герои, сейчас поспешно меняют стратегию. Прежние достижения в сфере справедливости летят в тартарары. Однако я уверена, что твой импульсивный поступок на самом деле есть часть, и немаловажная, Промысла Господня, неведомого пока ни тебе, ни нам.

С этими словами Коррина левой рукой сняла с вазы-корабля курительную трубку, правой открыла крышечку. По комнате поплыл сладкий запах. Маленькой ложечкой Коррина разровняла и чуть примяла табачную к рошк у.