Танцующий на воде

– Вот как мы поступим. Вы находитесь во власти этих виргинских джентльменов. Они по доброте душевной дают вам фору. Сумеете убежать от них, и свобода – ваша. Попадетесь – вам останется только молиться. Ибо тогда ваша жизнь будет целиком и полностью в их руках. Как знать, может, вам повезет и вы в прямом смысле избегнете расплаты за свои грехи. Однако куда вероятнее, что уже через час возмездие вас настигнет. Лично мне все равно. Я свою миссию выполнил. Черед за вами.

Он сел, взялся за вожжи. Сотрясаясь и громыхая, фургон покатил прочь.

Мы остались стоять. Озирались, переглядывались – каждый надеялся, что другой раньше сообразит, в чем тут подвох, что мимикой даст понять: делай так-то и так-то. Через несколько минут мы уже и шелохнуться были не в состоянии, не то что думать. Я покосился на белых – мертвецы мертвецами, привидения в широкополых шляпах. Что они уготовили для нас? В эту секунду один белый, видимо устав от ожидания, устав от тупости «черномазых», двинулся к нашей шеренге. В руках он держал дубину. Размахнувшись, он обрушил удар на парня с клеймом. Парень этого не ожидал, иначе закрылся бы рукой или втянул бы голову в плечи. Все произошло слишком быстро: хруст черепа – вопль – падение. Белый с дубиной отвернулся, скользнул взглядом по остальным и выдал:

– Ну, чего стоим? Вперед, ребята.

Всех как ветром сдуло. Я тоже побежал, напоследок оглянувшись на бесформенную груду, недавно бывшую человеком, теперь же просто мутноватое пятно на заднике густого мрака. Я был один. Думаю, остальные тоже не сбивались в пары или тройки. Каждый сам за себя. Никто не искал себе товарища в смертельной гонке, разве только братья, Дейвис и Билли, сорвались с места вдвоем, бросились в одну сторону. Впрочем, если удар дубиной произвел на них такое же впечатление, как на меня, если их предварительно продержали в таких же ямах, едва ли они вообще вспомнили о своем родстве, об ответственности друг за друга.

Итак, я бежал – увы, с недостаточной скоростью. Уйти мне удалось на плачевно малое расстояние. Волю мою похитил голод. Тело сковал страх. Встречный ветер сыпал пощечинами. Почти сразу я перешел на припрыжку и заметил, что передвигаюсь по болоту. Внизу хлюпало, грязь налипала на подошвы, делая ноги неподъемными.

Да и куда бежать, думал я. Что есть Север – не пустое ли слово, набор звуков? Тайная дорога свободы, остров посреди болот – не легенда ли они, не выдумка ли мерзавца Джорджи? Разве спастись мне от стаи хищников? Я почти не верил в спасение, был охвачен отчаянием и мистическим ужасом, но мне и в голову не пришло рухнуть на землю или повернуть назад, то есть сдаться. От костра свободы остались одни уголья, но и они излучали свет; у страха обнаружились крылья – они меня подхватили. И я не останавливался. Согнувшись в три погибели, прихрамывая, спотыкаясь, я пробирался лесом, почти уверенный: вот сейчас грудь мою разорвет от напряжения.

Темнота не мешала – я к ней привык, собственные глаза представлялись светочами, рассеивающими промозглый туман зимнего леса. Башмаки при каждом шаге чавкали, слышалось, как хрустят сучки, втаптываемые в жирную грязь. В какой-то момент эхо донесло звук выстрела. Один из наших убит? Наверное. Сердце зашлось, заколотилось африканским барабаном. И тут я увидел, что тропу перегораживает голый древесный ствол. Перепрыгну, подумал я, но переоценил свои возможности. Я рухнул ничком, грязь попала в нос и в рот. Отчетливо помню, сколь всеобъемлющее испытал облегчение, сколь быстро, враз, обмякли, расслабились мышцы. Но и лежащему лицом в грязи, обессилевшему, мне продолжал мерцать свет свободы – тусклый, синеватый, как болотный огонек. Через небольшое время раздались голоса – значит, меня сейчас обнаружат. Значит, надо подняться. «Вставай, – велел я себе. – Вставай». Ладони увязли глубоко, и несколько секунд я корячился кверху задом. «Вставай». Упор на согнутую кисть, одно колено вверх. И вот я снова на ногах.

Но, едва я поднялся, на спину мне обрушилась дубинка. Меня повалили, принялись бить, пинать, оплевывать – все со сквернословием. Я не сопротивлялся. Измочаленное мое тело осталось сносить побои и унижения, сам я же улетел в Локлесс. Наведался в хижину к Фине, заглянул в сад, к старому Питу и уселся в беседке рядом с Софией. Не помню, как меня связывали по рукам и ногам, тащили волоком, заталкивали в фургон; не могу сказать, долгим ли, мучительным ли было сотрясение на колдобинах. У меня феноменальная память. В нее впечатывается каждое мгновение – кроме тех, которым я запрещаю сохраняться.

Меня привезли к человеку заурядной наружности. Я на него даже не взглянул. Мне завязали глаза, посадили в другой фургон, и вскоре я был брошен в яму, в которой и начались мои мучения.