Танцующий на воде

Мы повиновались. Человек заурядной наружности произвел нам смотр, как генерал, в распоряжение которого прибыла партия новобранцев. Уже совсем смерклось, но я обнаружил странное: что в темноте вижу лучше, чем днем. Лунного свечения оказалось довольно, я наконец-то сумел рассмотреть купившего меня и засадившего в яму. Сосульки волос будто стекали из-под широкополой шляпы, борода росла клочками цвета лишайника – таков он был. То обстоятельство, что мы, чернокожие (пусть битые, оголодавшие, деморализованные), находимся в большинстве, не смущало его, нам же не внушало ложных надежд. Мы знали: белый здесь не один, ибо в Виргинии белые вообще не попадаются поодиночке.

Действительно, остальные не слишком задержались. Об их скором появлении возвестили дальние огни, цокот копыт, шорох и скрип колес. На поляну выехали три коляски, остановились, выпустив целую свору двуногих. Каждый держал фонарь и в круге желтого света казался существом нездешним. Бесы, горгоны, привидения кривлялись и корчились на поляне. Я почти уверился: это белая аристократия сорвала маски, ибо обрушивать гнев на головы дерзких чернокожих удобнее в истинном обличье. А потом они заговорили, и по лающим интонациям я понял: никакой мистики, ничего потустороннего. Не шабаш намечается, а потеха для белого отребья. Ибо это оно и было – неряшливое, сквернословящее. Сердце у меня упало, ужас нахлынул – и остался. Любое из мифических чудовищ или даже все чудовища, вместе взятые, казались предпочтительнее, чем так называемые люди. Слишком хорошо я их знал. Белое отребье давно пыталось закрепиться на отвесной скале, иначе называемой виргинским высшим обществом, но в результате всех усилий сумело лишь нащупать крохотный уступчик, на коем и балансировало. Конечно, столь ненадежная позиция – над пропастью, где обретались мы, чернокожие, – рождала в белом отребье страх разделить нашу участь, из страха же вытекала ненависть, изливаемая на нас при каждом удобном случае. Расправы над нами белые аристократы отдавали на откуп отребью, получая двойную выгоду. Во-первых, так они заручались преданностью отребья, во-вторых, могли, не мараясь и даже на словах осуждая, смаковать подробности. Теперь при виде этих гиен я догадался: нынче состоится жертвоприношение – человеческое.

Наскоро поприветствовав каждого из приехавших, человек заурядной наружности произвел нам повторный смотр. На сей раз он работал на публику. Жесты, мимика – все отдавало гнилыми подмостками. Если, оценивая наши силы в первый раз, он был сосредоточен, даже мрачен, теперь перед нами пританцовывал, гримасничая, шут. Щелчки собственными подтяжками, покачивания головой, цоканье языком – ни одна из классических ужимок не была упущена.

– Выродки и мерзавцы, позор Виргинии! – выкрикнул он, остановившись перед нашей шеренгой. – Наконец-то Правосудие обратило на вас незрячие свои глаза! Плуты! Воры! Убийцы! Злодеи, замыслившие свои преступления в расчете избегнуть суда в Виргинии и скрыться в другом штате под ложным именем!

Он двинулся к левому от меня краю шеренги, остановился перед человеком, которого я со своего места видеть не мог.

– Джексон! Ты говорил, что намерен умертвить своего хозяина, – видишь теперь, куда приводит длинный язык? Хозяину ты больше не нужен, он отдал тебя в руки виргинского правосудия.

Человек заурядной наружности сделал несколько шагов, снова загрохотал:

– А ты, Эндрю, решил бежать, прихватив тюк хозяйского хлопка. Когда замысел твой раскрыли, ты, хоть и без добычи, все-таки дал деру.

Эндрю не отпирался. Человек заурядной наружности проследовал дальше.

– Дейвис и Билли, – произнес он, прошагав до противоположного, правого от меня края. – Вас обоих хозяин всячески жаловал – чем вам было не житье? Что вас толкнуло умертвить добропорядочного человека и завладеть его собственностью?

– Собственность – наша! – вскинулся один из поименованных. – Дядюшка мне перед смертью подарил! А он его украл, подарок-то! Поделом ему!

– Нет у тебя никакой собственности и быть не может! Как и у дядюшки твоего, – оборвал из светового круга белый.

– Может! – взвизгнул бунтарь. – Не позволю дядюшкино имя пачкать!

– Заткнись, Билли, – раздалось рядом с бунтарем. – Тебе что, мало? Об остальных подумал бы!

Белый, которого возмутили претензии на собственность, ухмыльнулся:

– Дай срок – Билли у нас как шелковый станет.

Человек заурядной наружности двинулся обратно, остановился строго по центру шеренги.

– Каждый из вас хотел бежать. Имею ли я право в глазах Господа Бога препятствовать исполнению желаний, пусть даже они исходят от черных? Нет, нет и нет!

Он развернулся, дошел до фургона, влез на козлы и выпрямился в полный рост.