Танцующий на воде

– Гм. Джорджи – он такой человек, как бы это сказать… – замялся Хокинс.

Я покосился на Эми. Она бросила стрелять глазами по нам – ее пристальный взгляд был устремлен к перекрестку, от которого в нашу сторону направлялся не кто иной, как мистер Филдз, мой наставник. Второе столкновение за три месяца после семилетнего перерыва – вот странно! Еще страннее было то, что двигался мистер Филдз прямиком к Эми, словно у него с нею и Хокинсом встреча была назначена. На полпути он заметил меня и резко остановился. Эге, да мое присутствие все планы его скомкало! Еще мне показалось, что мистер Филдз с удовольствием сменил бы траекторию, не будь слишком поздно. Впрочем, после секундного раздумья он коснулся пальцами шляпы, совсем как тогда, перед скачками, и приблизился к Эми. Хокинс проследил мой взгляд. Теперь мы таращились друг на друга в парах – я и Хокинс, Эми и мистер Филдз. Причем Хокинс нервничал до такой степени, что улыбка его, съемная, на физиономии не держалась. Скоро он, образно выражаясь, совладал с «завязочками» и выдал тоном почти беспечным:

– Сдается мне, пора и до дому, Хайрам.

– Удачной дороги, – отвечал я.

Настал мой черед улыбаться. Причины для улыбки были смутны. Полагаю, я решил, будто раскусил Хокинсову ложь – и насчет того, что он меня на берегу нашел, и насчет моего вливания в «семью», якобы дающего Хокинсу право меня расспрашивать. Мне казалось, я наконец-то застал Хокинса врасплох, сумел пролить свет на отдельные его махинации, потому плут Хокинс и напрягся. Как же тут не улыбнуться? Я и растягивал рот, пока Хокинс шел к сестре и мистеру Филдзу; затем приподнял шляпу в знак почтения ко всей компании – и в знак прощания.

А следовало мне не губы напрягать, а извилины. Следовало задаться вопросом: что, собственно, общего у двоих невольников и образованного белого северянина? И как связан с ними Джорджи? Увы, мой разум с наслаждением плескался в океане перспектив, которые, как я полагал, реальными делало согласие Джорджи Паркса. Опьяненный этими перспективами, я был куда больше озабочен тем, чтобы скрывать свои намерения, нежели тем, чтобы разоблачать чужие.

* * *

Назавтра мне нужно было забрать Софию из поместья Натаниэля. Не на полпути даже, а минут через пятнадцать после того, как я покинул пределы Локлесса, меня остановил Райландов патруль – белое отребье прочесывало окрестности. Разумеется, я без документов не ездил; фамилия Уокер произвела должное впечатление, я был отпущен. Но сам обыск потряс меня, ибо во мне успела совершиться метаморфоза. После разговора с Джорджи я ощущал себя беглым – и вдруг бы Райландовы ищейки это просекли? Могла ведь внутренняя моя свобода прорваться в кривой ухмылке, в неуместной развязности. Но я имел дело с белыми, хоть и самого низкого пошиба; власть над нами, черными, застила им глаза.

Мы с Софией ехали в молчании. Лишь когда впереди замаячил локлесский особняк, я натянул вожжи. Давно уже рассвело, но воздух не успел прогреться. Дорога была пустынна, а из звуков слышалось только гудение ветра в древесных кронах; да вот еще сердце мое ухало филином. Мне почему-то казалось, у Софии за эти дни появился некий план; перед глазами моими толклись, как мошкара, образы: Хауэлл, Натаниэль, Коррина, София. Даже Мэйнард, который будто бы вовсе и не утонул, будто бы вырвался из ледяных челюстей Гус-реки, проник в мои сны, чтобы регулярно оглашать список моих грехов. Так я сидел, не решаясь заговорить, боясь хотя бы оглянуться на Софию. Но все-таки оглянулся. София, по обыкновению, присутствовала в коляске лишь телесно. Взгляд карих глаз был устремлен в лесной сумрак; казалось, София даже того факта не заметила, что мы не едем, а стоим. И вот когда я ее увидел такой – отрешенной, надмирной, – я чуть к ногам ее не бросился.

Но тут она вдруг заговорила:

– Бежать надо. Он думает, потешится, а потом и на Юг меня, в гроб прямиком? Не выйдет. И мулатов я ему не нарожаю. Да разве можно тут жить? С нами что хочешь вытворяй, а мы молчи да терпи? Что в Кентукки, что в Миссисипи, что в Теннесси – всюду одинаково. Чего ждать, Хайрам? Пока в Натчез нас погонят?

София перевела дыхание и повторила четче, раздельнее:

– Бежать надо.

И тогда я сказал:

– Вот мы и сбежим.

Глава 8

Я давно не тот юнец; давно выучился разматывать самые запутанные клубки событий с целью вычленить нить, с которой все и началось. В событиях давних лет, о которых я веду рассказ, пресловутой нитью было осознание: свобода мне заказана моим происхождением.