Танцующий на воде

– Ты не ответила, куда нам податься. Потому что не знаешь.

– Зато знаю, что будет, если все получится. Хочешь, всю нашу жизнь распишу? Нам вместе надо бежать, Хай-рам. Ты читать умеешь, ты из Локлесса выезжал, за рекой был и даже в реке. Неужели тебе вырваться не хочется? Да ты небось спишь и видишь свободу, а как проснешься, зубами скрежещешь! Не верю, будто не интересно тебе, на что ты способен – сам, без хозяина. Как мужчина.

Я молчал. Деревья расступились – значит, вот-вот появится впереди усадьба Натаниэля Уокера. И она появилась. Однако я свернул на узкую дорожку, что вела к задворкам – именно таким манером было велено доставлять Софию. У черного входа я натянул вожжи. Светало. За деревьями маячил Натаниэлев кирпичный особняк. На крыльце появился ливрейный лакей. Сошел, приблизился, кивнул мне в знак приветствия, молча поманил Софию. Она выбралась из коляски и подняла на меня глаза. Обычно она сразу, без прощаний и красноречивых взглядов шла за своим провожатым. И странно, что раньше меня не задевала ее покорность, теперь же задело промедление. Одними губами, беззвучно, София произнесла: «Все получится». В этот миг исчезли мои колебания. Бежать, бежать с Софией, и как можно скорее.

* * *

Всю обратную дорогу я думал о Джорджи Парксе. Найти его, во что бы то ни стало найти. Правда, в день гибели Мэйнарда он юлил, но это и понятно. Джорджи меня с малолетства знает. Беспокойство его сродни беспокойству отца о сыне, которого забирают в солдаты. Вдобавок слишком многих на веку Джорджи угнали в Натчез. Словом, я легко простил ему запирательства. А бежать я должен, и точка. Так ситуация складывается. Все, буквально все меня к побегу толкает – и документы из отцовской библиотеки, и Коррина с ее интригами, и мутный Хокинс, и положение в Локлессе; особенно положение в Локлессе, и раньше сложное, теперь, с утратой наследника, просто катастрофическое. Ну и София. София, подобно мне, доведенная до крайности; София, чья жажда перемен равносильна моей; София, которой, как и мне, хочется вырваться за горы, за Гус-реку, скованную кандалами арочных мостов. София, которую не устроит жалкое житье в Старфолле, да и вообще в Виргинии. «Да ты небось спишь и видишь свободу, а как проснешься, зубами скрежещешь!» – бросила она и не ошиблась. Только пути к свободе без проводника я тогда не знал, а проводником, этаким светоносцем, видел исключительно Джорджи Паркса.

Назавтра, в субботу, я почти весь день провозился с вишневым секретером, у которого заедали выдвижные ящики. Когда моими стараниями к ящикам вернулась плавность хода, я умылся, переоделся и направился к Джорджи. На подступах к Старфоллу был трактир; возле него совершенно неожиданно оказались Эми с Хокинсом, оба по-прежнему в трауре. Они вели оживленный разговор. Спрятавшись за повозкой, я несколько минут наблюдал за ними. Поздороваться значило навлечь на себя ряд въедливых вопросов, ответы на которые вызвали бы новые вопросы, и так далее и так далее – мне же и в Локлессе интриг за глаза хватало. Я обогнул трактир с задворок, оставшись незамеченным.

Джорджи стоял возле своего дома, то есть в непосредственной близости от Райландовой тюрьмы. На мою улыбку он не ответил, только молча поманил меня за собой. Сначала мы шли по улице, затем свернули в переулок, который плавно перетек в тропку, что вилась меж огородов и хибар и ныряла в густые заросли, за которыми поблескивал пруд. Джорджи заговорил не прежде, чем мы оказались у этого пруда.

– Ты мне по нраву, Хайрам. Честное слово. Будь у меня дочка твоих лет, я бы лучшего зятя и не желал. Ты умный. Ты языком не треплешь. И за Мэйнардом ходил получше, чем этот охламон заслуживал.

Джорджи огладил свою рыже-каштановую бородку и отвернулся к зарослям. Теперь я не мог видеть его лица.

– Вот я в толк не возьму, зачем парню вроде тебя ко мне ходить, неприятности на свою голову искать.

Разворот Джорджи был резок, глубоко посаженные карие глазки сверкнули.

– Тебе-то оно на что, Хайрам? Ты ж привилегированный, ты ж домашний! И с чего ты взял, будто за ЭТИМ ко мне надо?

– Джорджи, про тебя все знают. Все наши. Белым, конечно, невдомек, от них ты отлично замаскировался, да мы-то поумнее будем.

– Хай, сынок, ты даже не представляешь, во что впутываешься. Я тебе уже говорил: ступай восвояси. Женись. Не там оно, счастье, где тебе кажется, а в семье. Вот и будь счастлив.

– Я все равно сбегу. И не один.

– Чего?

– Со мной София, Джорджи.

– Натаниэля Уокера цыпочка, что ли? Совсем рехнулся, да? Ее увести – все равно что в рыло Уокеру плюнуть. Ни один белый такого не потерпит, уж мне-то поверь. Потому бесчестье это для джентльмена, которого хуже и не придумаешь.

– Мы все равно сбежим, – бросил я. Тон ли меня уколол, слово ли «цыпочка» покоробило – я вдруг ощутил приступ ярости. Потому и добавил: – София ему не принадлежит, слышишь, Джорджи? И она никакая не цыпочка.