Танцующий на воде

Послышалось нервное хихиканье. Поговорили еще немного о Мэйнарде и вернулись к вестям из дальних краев, которые стали домом для наших, локлесских. Давно следовало разойтись, но атмосфера за столом была столь теплая, что ни один из нас не хотел нарушать ее обыденным «Пора на боковую». Мои мысли оставались с Финой, потому я и не заметил, чей это был почин; да только, когда я очнулся, все уже пришло в движение. Наверно, воображая Фину возле заброшенной хижины, краем уха я улавливал некое «бум-бум-тум»; но окончательно меня вывели из транса фигуры, замельтешившие в отсветах пламени. Я встрепенулся, я разглядел Амечи, парня с табачной плантации, – он тащил из хижины табурет. Усевшись, Амечи устроил на коленях жестяной тазик, взял в каждую руку по палке, и мельтешенье теней сделалось согласованным, словно удары палками в дно худой посудины задали теням и огню особый ритм, незамедлительно подхваченный двумя или тремя парами удлиненных ладоней, что принялись бить своих обладателей по ляжкам – резче, звонче, отчаяннее. Садовник Пит исчез и появился с банджо, тронул струны – как просигналил. Включились ложки, палки, варганы, и нежданным, но желанным гостем ворвался, нагрянул танец, и мы расступились, образовав широкий круг, и в этом кругу, как цветок, выросла плясунья: пальцы удерживают подол, луковица бедер отягощает, уравновешивает упрямый стан, увенчанный кувшином. Мой взгляд скользнул сначала от земли вверх по стеблю, затем от кувшинного горлышка до кувшинного донышка, а замер на лице. Ибо лицо принадлежало Софии.

Опомнившись малость, я запрокинул голову и по расположению полумесяца среди звезд в безоблачном небе определил, что близится полночь. Костер наш ревел, боксируя декабрьскую стужу, и стужа пятилась, скалясь. Когда я отвлекся от небес, плясала уже вся Улица. И я попятился сам, чтобы видеть всех разом. Десятки наших – кто парами, кто по несколько человек в обнимку, в полукруге, а кто поодиночке – вколачивали в грунт свою неволю, а Фина сидела на пороге заброшенной хижины, качая головой в такт биенью коллективного пульса.

Я смотрел на Софию, почти уверенный: ни одна ее мышца не осталась не задействованной в танце – как ни одна и не вышла из-под контроля. Кувшин словно вплавили в темя. Вот к Софии слишком приблизился какой-то тип, не узнанный мною во мраке; София схватила его за локоть, на губах зазмеился шепот. Вероятно, произнесла она что-то резкое, ибо мужчина поспешил отойти. А потом София заметила, что я на нее пялюсь, и улыбнулась, и протанцевала в мою сторону, и повела длинной шеей, так что кувшин соскользнул, но был удержан и устроен на правом плече. София остановилась прямо передо мной, отпила из кувшина и протянула его мне. Я взял, но от первого же глотка меня передернуло – я-то думал, в кувшине простая вода. София рассмеялась.

– Крепковато для такого юнца, как ты?

Остро ощущая под ладонями шероховатость глины, не отпуская Софииного взгляда, я припал к кувшину, я тянул и тянул крепкий эль, пока не выпил его, и вернул кувшин уже пустым. Не знаю, почему я так поступил; точнее, не знал тогда, не сумел бы выразить словами; зато тайный смысл ритуала был понятен мне интуитивно, даром что от него открещивался мой разум. То же самое происходило с Софией. Потупившись, она приняла кувшин, поставила на землю, и метнулась к столу, и сгинула на миг среди теней, а появилась с оплетенной бутылью, полной эля.

– Прогуляемся, – сказала София, вручая мне бутыль.

– Куда пойдем?

– Куда скажешь.

Мы пошли прочь от костра. Уличные ритмы умирали за нашими спинами и умерли совсем, когда перед нами легла лужайка с тенью громады господского дома. Поодаль, возле лед́ ника, была беседка; в ней-то мы и устроились и без лишних слов начали поочередно отхлебывать из бутыли. Скоро в головах наших зашумело.

Молчание нарушила София:

– Фина ведь знает, что говорит, да, Хайрам?

– Да.

– То есть нас распродадут?

– Скорее всего.

– А ты историю Финину знаешь?

– Почему она такой стала? Знаю, только без подробностей. Фина не из тех, которые жалуются.

– Ну, тебе-то она небось рассказала. С тобой она ласковая.

– Ласковая – это вообще не про Фину. Едва ли у нее нрав сильно поменялся, когда она семьи лишилась. Наверно, Фина всегда такая была – недоверчивая к людям.

– Думаешь? Ну а как насчет тебя?

– Что насчет меня?

– Ты тоже недоверчивый к людям?

– Вообще-то да. Хотя зависит от людей.