Танцующий на воде

– Чтобы плантацией с неграми управлять, способности нужны, – сменил тему отец. – Способности, которых у меня никогда не было. А вот у тебя, Хайрам, они есть. Я это давно просек. Нрав у тебя спокойный, не то что у Мэйнарда или вот у меня – мы-то горячие. Еще бы: случившееся с тобою в детстве даром не прошло, отпечаток оставило. Наблюдательность, рассудительность – вот что тебя отличает. Уж, наверное, в другой жизни нас с тобою местами поменяют, мне твой удел достанется, тебе – мой. Ты белым родишься, я – цветным.

Я внимал, как внимает старик юноше, сраженному безответной любовью: излияния доносятся будто из ушедшей эпохи, отзываются, конечно, в сердце, но не слишком явственно. Вместо боли – легкий зуд, вместо томного желания – вялое сожаление об отсутствии томных желаний. Так осенний дождь не в силах пробудить растение, в котором жизненные соки замерли в преддверии зимы; так чувство, некогда казавшееся больше, чем сама жизнь, умаляется до призрачной тени, до лоскута воспоминаний столь давних, что их трудно даже поместить в конкретный временной промежуток.

А в том временном промежутке, который проживал я, мой отец, утомленный тирадой, дремал, свесив голову на грудь. Я поднялся, взял стакан с теплым сидром (оставалась еще половина) и направился к отцу в кабинет. Там, в углу, стоял секретер, мною же и отреставрированный. Я отпил сидра, поставил стакан на подоконник и принялся выдвигать ящики. Сразу же мне попались три гроссбуха в общем переплете. Следующий час я был занят тем, что листал их и отпечатывал в памяти содержание, которое разъяснит Коррине суть локлесских дел, дополнит мрачную картину распада, – словом, я выполнял свою миссию, недаром ведь меня вернули домой.

Покончив с запоминанием, я положил гроссбухи на место. Вспомнилось, как пузан Мэй рылся забавы ради в отцовских вещах. Я выдвинул второй ящик. Там обнаружилась небольшая палисандровая шкатулка с изящной резьбой. Не заглянуть ли, прикидывал я, но Мэйнард, этот позор Локлесса, это посмешище, кривлялся у меня перед глазами – неужели я ему сейчас уподоблюсь? Нет, конечно. Словом, я оставил шкатулку в покое и пошел в гостиную. Отец уже храпел. Я разбудил его, чтобы отвести в спальню.

– Планы у меня на тебя, мальчик, большие планы, – вдруг выдал отец.

Я кивнул, попытался подхватить его под локоть. Но на меня глянули глаза приговоренного к смерти – будто отца страшила перспектива лечь в постель, будто он не сомневался, что, заснув, уже не проснется.

– Поговори со мной, Хайрам, – почти взмолился он. – О чем угодно. Историю какую-нибудь расскажи.

И я сдался. Я сел в кресло, откинулся на спинку. И только я это сделал, как почувствовал: старею, неумолимо старею вот в эти самые мгновения. Ибо комнату заполонили призраки, целая толпа этих Макли, Коллеев, Бичэмов – представителей всех знатных фамилий, что некогда требовали «Пой!» или «Рассказывай!». Нет, решил я. Эти для истории не годятся. И я взял отца за обе руки и повел в прошлое, через несколько поколений. Я оживил времена, когда установлен был на залежи памятный валун, времена охоты на медведей и кугуаров с тесаком Боуи, расчистки лесных чащ под пашни и рытья новых русел – словом, эпоху нашего славного пращура.

* * *

Назавтра Хокинс привез Коррину – она гостила в Старфолле. В Брайстоне хозяйничала Эми с несколькими агентами, способными обеспечить прикрытие. Во время Коррининых визитов в Локлесс я получал возможность посовещаться с Хокинсом и передать информацию, добытую из отцовского кабинета. В тот день мы решили, что безопаснее всего будет на Улице, ведь подавляющее большинство хижин стояли заброшенными. Меня вдобавок подстегивала тайная надежда увидеть Софию. После того раза я ее избегал, однако вовсе не потому, что мои чувства остыли. Ничего подобного. Напротив, за год любовь к Софии стала серьезнее, вызрела. От мысли, что София, живя поблизости, принадлежит другому, меня мутило на физическом уровне. Это было страшно – ведь благополучие мое находилось в руках женщины, имевшей свои тайны и свои планы, и, бог весть, фигурировал ли в этих планах, имел ли отношение к этим тайнам Хайрам Уокер. Короче, душа моя разрывалась надвое.

– Ну, что думаешь? – спросил Хокинс.

Мы сидели в заброшенной хижине, ближайшей к господскому дому, максимально удаленной от Софииного жилья. В дверной проем виднелось поле, которое явно не пахали минувшей весной и не собирались пахать весной будущей.

– Плохи дела, – отвечал я.

– Знаю, что плохи. Загибается Локлесс.

– Все графство загибается. Сюда больше гости не ездят. Ни чаепитий, ни обедов, ни приемов торжественных.

– Непонятно, о чем Коррина думала. Хорошо, что не сладилось у ней свадьба с Мэйнардом.

– Если бы Мэйнард не утонул, Коррина получила бы не мужа, а кучу долгов.

Хокинс отвлек взгляд от поля, зыркнул на меня.

– Кучу? Это сколько? Кому конкретно он задолжал? У самих кредиторов как дела идут?