Танцующий на воде

Назавтра днем я забрал из конюшни Корринин фаэтон и поехал в Локлесс, причем увеличил расстояние, ибо держался подальше от каменного моста, от Шелкового пути бессловесных, от заставы Фоллинг-Крик. «До-мой, до-мой, до-мой», – выбивали лошадиные подковы, а вторила им кровь в моих висках. Не встреча с отцом, не жестокие слова, напоследок брошенные мною Фине, и даже не перспектива увидеть Софию переполняли сердце, но мальчишеская надежда, что общий упадок, постигший графство Ильм, каким-то чудом не коснулся родного моего Локлесса.

Кто ее разгадает, природу любви и привязанности? Кому дано разобраться в человеческой сути – я про глубинную суть? На тот момент я принадлежал Тайной дороге душой и телом. Все, что открылось мне об истинном человеколюбии, преданности, чести, – открылось за минувший год. Я отлично сознавал, что будущее – за миром Кессии и Гарриет, Оты, Рэймонда и Марса. Но мальчик, рожденный в неволе, никуда не делся. Мальчик этот по-прежнему не имел ни семьи, ни права обижаться на родных, его отторгших, ни тем более роскоши сменить страну, не признающую никого из ему подобных.

Едва свернув с Уэст-Роуд на проселок, ведущий к Локлессу, я понял: надежда была глупой, поистине детской. Я еще цеплялся за нее, пока ехал лесом, но заросли кончились, по обеим сторонам потянулись плантации, на которых мой наметанный глаз не различил ни одного знакомого лица. Да и всего людей работало гораздо меньше, чем мне помнилось по прошлому году.

Прежде чем угаснуть насовсем, надежда блеснула ближе к господскому дому. Ибо здесь еще не в полном запустении находился яблоневый сад, и ноздри мои не уловили приторного запаха плодов, оставленных гнить за ненадобностью по той причине, что некому было пустить их в дело. Также в полном порядке оказались клумбы с пестрыми астрами непосредственно перед домом. Я распряг лошадь, повел на конюшню – и тут обнаружил, что стойла пусты, за исключением одного. То есть у отца и лошадей не осталось? Та, что привезла меня, дышала тяжело; я сбегал за водой и, наливши полную поилку, вдруг заметил синее свечение. Скоро начнется, подумалось мне. Но ждать я не стал. Я направился прямо в дом, в белоснежный локлесский дворец.

Я увидел отца раньше, чем он меня, еще с подъездной дорожки, с возвышения. Он сидел на террасе, одетый в охотничий костюм. Ветром трепало противомоскитную сетку. Справа от отца было ружье, слева – рюмка с ликером. А я держал коробку – Коррина прислала гостинцев. Вечерело. Осеннее солнце клонилось к закату. Несколько мгновений я переминался с ноги на ногу, потом крикнул:

– Здравствуйте, сэр!

Отец вздрогнул как спросонья. Заморгал. В следующую секунду все понял. Глаза у него стали огромными, круглыми, как две луны. Он бросился ко мне, весь – импульс, давняя тоска, за которой не поспевает слабое тело; он не побежал, а словно бы поплыл, молотя руками упрямый воздух. И упал мне на грудь, и обнял меня, не таясь от возможных свидетелей. В ноздри шибануло знакомым запахом – перегара, одеколона, старости.

– Мальчик мой, – произнес он.

Отступил на шаг, не отцепляясь от моих плеч, проливая скорые, легкие слезы; оглядел меня всего и повторил:

– Мальчик мой!

Я заметил, что у него голова трясется.

Не знаю, какого приема я ожидал. Воображение в отличие от памяти моей сильной стороной никогда не считалось, да и отец был человеком непредсказуемым. Он повел меня на террасу, усадил, уселся сам. Появилась возможность рассмотреть его как следует, и первая моя ассоциация была со Старфоллом. Отец будто являл собой метафору старфоллского распада. Я не видел его с год, а казалось, минуло целое десятилетие. Отец сдал. Резкие черты лица расплылись, тело, как бесхребетное, обмякло в кресле. Под глазами образовались мешки, землистую кожу испещряли пигментные пятна. А главное – сердце буквально отвоевывало себе право на каждый новый удар.

Однако углядел я и кое-что другое – радость (слабую, почти пародийную) от моего возвращения. Она мне помнилась еще с детства, с того дня, когда отец гарцевал на коне посреди Улицы, когда я прихлопнул брошенную монетку практически на слух, не отводя глаз от великолепного всадника.

– Боже! – заговорил отец. – Что это на тебе? Погоди, я тебя приодену. Достоинство, честь дома прежде всего. Помнишь беднягу Роско? Да упокоит Господь его исстрадавшуюся душу. Вот кто безупречно выглядел, вот на кого тебе равняться, сынок.

– Да, сэр.

– А знаешь, я рад, что ты вернулся. Слишком долго тебя не было, слишком долго, Хайрам.

– Да, сэр.

– Ну а как тебе жилось у мисс Коррины?

– Славно, сэр.

– Надеюсь, не слишком славно?

– Простите, сэр?

– Я думал, она тебе объяснила. Ты ведь насовсем здесь, в Локлессе. Ну что, доволен?

– Очень доволен, сэр.

– Вот и хорошо. Давай-ка посмотрим, что прислала мисс Коррина.

Я открыл коробку, стал распаковывать гостинцы – печенье, конфеты, всякую всячину, в том числе роман сэра Вальтера Скотта. Близилось время ужина. Я повел отца в дом, помог подняться по лестнице и облачиться во фрак.