Танцующий на воде

В Старфолл мы въехали с закатом. Город, где упадок чувствовался и год назад, теперь являл еще больше признаков запустения. Прежде всего, стояла неживая тишина – это в четверг-то, когда дела должны кипеть! Увы, на Мейн-стрит нас встретил один только ветер – швырнул в наши лица пригоршню пыльной листвы. Мы миновали безлюдную главную площадь (в прежнее время там сейчас собирались бы на вечерний променад старфоллские франты); я успел отметить, что деревянный подиум, с которого вещали, обращаясь к населению, отцы города, прогнил и ремонтом никто не озаботился. За вывесками «Меховые изделия», «Починка экипажей» и «Галантерейные товары» была паутинная пустота заброшенных помещений. Впереди замаячил ипподром. Сосновая изгородь, на которой я некогда сидел, наблюдая скачки, обвалилась, беговые дорожки неумолимо зарастали бурьяном.

– Скачки-то еще проводятся? – спросил я у Хокинса, который правил лошадьми.

– Нынче не было. И едва ль когда вообще будут.

Лошадь мы распрягли и оставили под навесом, а сами пересекли улицу и вступили в питейное заведение. И вот какая нам открылась картина: человек десять представителей белого отребья, каждый за отдельным столиком, наедине с пивной кружкой и своими думами. Никто ни с кем не разговаривает. В глубине зала, у правой стены, корпит над гроссбухом кассир. На нас все присутствующие – ноль внимания. Ясно: обстановка для трактира нехарактерная, а в чем причина – поди разберись. Коррина, впрочем, не смутившись, сразу направилась к кассиру. Я последовал за ней. Кассир не мог не заметить, что к нему идет знатная дама, однако головы не поднял и даже бровью не повел.

На странный Корринин вопрос: «Что с Кентуккийской кометой?» – последовал не менее странный ответ: «Нынче утром сошла с рельсов».

Коррина не удивилась – спокойно взглянула на Хокинса, спокойно кивнула. Хокинс, все еще стоявший на пороге, живо запер дверь. Двое посетителей отвлеклись от своего пива и опустили жалюзи. Тут-то, вторично за день, мне и открылись масштабы Коррининой хитрости, изворотливости, ловкости, могущества, наконец. Я успел всякого навидаться и в тот момент был готов поверить, что Коррина сама, лично, вроде Божьей кары, привела в запустение виргинские табачные плантации. Ибо, вглядевшись в лица «завсегдатаев», я сообразил: да ведь год назад я с этими людьми тренировался близ Брайстона! Значит, прямо здесь, в сердце одноэтажного графства Ильм, Коррина Куинн учредила старфоллскую станцию!

Началось заседание ячейки, а меня отпустили готовиться к завтрашнему. Я покинул питейное заведение через черный ход и, покружив по дворам, выбрался к фасаду. Поднял воротник, надвинул шляпу на самые глаза. Маниакальное любопытство преступника овладело мною. «Что осталось от Фритауна? – думал я. – Живы ли Эдгар и Пэйшнс, Пэп и Гриз? А Эмбер и ее младенец?» Можно было, конечно, спросить Эми или Хокинса, но я примерно представлял, в каких выражениях они ответят, да и лукавить перед собой не хотелось. В конце концов, выправляя подметные бумаги, я прекрасно сознавал, чем они грозят Джорджи Парксу, на что мы его обрекаем.

И я не ошибся. Моим глазами явилась именно та картина, которую столько раз рисовало мне в Райландовой тюрьме воображение, замутненное ненавистью, – теперь тот период казался половиной жизни. Фритаун лежал в руинах, и это было не просто запустение, медленный, хотя и неминуемый, распад, простершийся над Старфоллом. О нет! Здешние лачуги подверглись жестокому, сжатому во времени разрушению огнем, который редкую головешку не довел до состояния сыпучей субстанции. Как ни странно, сохранились покореженные притолоки и даже двери – те болтались на петлях, явно будучи выбитыми с разгону. Жилище Джорджи Паркса в этом смысле не отличалось от других. Я шагнул за обугленный порог, замер над койкой, разрубленной надвое, затем перевел взгляд на щепки, некогда бывшие комодом, на глиняные черепки, на оправу очков, разумеется уже без линз. Вот что мы наделали, вот что я наделал. Таково оно, отмщение Тайной дороги свободы – подобно урагану, не разбирает правых и виноватых, предателей и обывателей и всем, всем без иск лючения устраивает кровавую жатву. От стыда за своих, за себя самого я едва не задохнулся. И тут мои глаза выхватили деревянную лошадку – я вырезал ее и принес в дар первенцу Джорджи Паркса. Я нагнулся за игрушкой, сунул ее в карман и пошел прочь от пепелища, в которое моими стараниями был превращен весь Фритаун.

Не скрываемая более постройками, стояла в квартале от меня Райландова тюрьма – темная, погруженная в гробовую тишину. Солнце садилось с нехарактерной поспешностью, отдаленная роща тянула к нему ветви: дескать, не мешкай. Пустынная улица дышала угрозой в спину, заставляла ускорять шаги.

Часть III

Негры, попрыгавшие за борт, продолжали отплясывать в волнах – и вопли их казались мне победным кличем.

Александер Фальконбридж[34]

Глава 28