Танцующий на воде

По щеке Мэри покатилась, блестя, крохотная слезинка – знак, что женщина оттаивает. Почти толкнув меня, она шагнула к койке.

– Ну если только ты шашни завел, если дурить меня вздумал – держись, Роберт Росс! Застукаю вас – тебя да девку с Дженнингсовой фермы, – тогда Хайрамом этим, или как там его, не загородишься, речами про свободу не отмажешься!

Мне, конечно, следовало отвернуться. Роберт и Мэри заслужили минуту наедине, которая, как я знал не хуже их, не скоро еще им выпадет. Но отвернуться я не мог. Свои же собственные слова, да еще мысли о Виргинии, о Софии, заставили меня окаменело смотреть на эту пару.

Роберт притянул к себе Мэри, поцеловал с нежностью.

– Я не к девчонке сбегаю, родная. А ради девчонки. И она, девчонка эта, ты самая и есть.

Долгое объяснение задержало нас с Робертом. Если бы ему удалось улизнуть незаметно, мы бы пробирались через лес. Теперь медлить было нельзя, и мы вышли на дорогу. Гарриет (не зря ведь ей приписывали качества истинного пророка) предвидела такое развитие событий. Для того и велела мне подготовить пропуска. Итак, мы направлялись к родителям Роберта – мамаше Рит и папаше Россу; я, не представляя, где они живут, полностью доверился своему «пассажиру». Гарриет позаботилась, чтобы каждый участник операции знал только то, что ему положено. Тогда, буде он попадется, никакие зуботычины и никакая плеть не вытянут из него достаточно деталей, чтобы ищейки получили целостную картину.

Поначалу Роберт ограничивался фразами типа «Сейчас направо» и «Тут налево». Я с расспросами не приставал. Прощание вышло тяжелое, и жестоко с моей стороны было бы вынуждать Роберта заново пережить все детали. Однако примерно на полпути случилось то, что всегда случалось с людьми в моем присутствии. В определенный момент Роберт заговорил:

– Ты ж догадался, что я ее оставить хотел, верно?

– Ну да. Так ты и оставил.

– Я не про то. Я хотел ее насовсем бросить. Без возврату. А самому чтоб новую жизнь начать на Севере.

– А ребенок твой как же?

– Ребенок не мой. Я точно знаю. И она знает.

Целую долгую минуту висела тишина.

– Броадуса ребенок, да? – спросил я.

– Да, Броадуса, только не старого, а молодого. Сына хозяйского. Они с Мэри почти однолетки. Игрались вместе. Должно, он еще тогда на нее запал, на Мэри-то. А их разлучили, как водится у белых. Ну вырос Броадус-младший и, верно, решил: можно похоть утолить. Какое дело ему, что Мэри честная? А может, она и сама была не прочь. Далась же. Далась, говорю, не оттолкнула.

– Как она могла хозяина оттолкнуть?

– А я почем знаю? – Лицо Роберта исказилось, словно от боли. – Другие же выкручиваются? Или нет? Короче, будь я проклят, если на горб себе дитя посажу, которое от белого зачато.

– Поэтому ты решил бежать.

– Вот именно.

– А насчет продажи выдумал, да?

– Сначала выдумал, а потом вышло – накаркал. Ладно, думаю, продадут – само собой все разрешится. Оно, конечно, в Натчез неохота, но, раз там я Мэри забуду, позор свой забуду, может, это и к лучшему.

– Ты серьезно считал, что на Юг загреметь – к лучшему?

– Да. Очень уж тошно мне было. Если бы не Гарриет, не родители, совсем хоть пойди да удавись. Обнадежили они меня. Сказали, на Севере жизнь другая совсем. Гарриет хотела нам обоим побег устроить, да я уперся. Не согласный, говорю, чтоб чужое отродье, да еще от белого, растить; ищите дурака. Новая жизнь – так уж новая. Гарриет урезонивала, я не слушал. Или по-моему, или пускай Броадус меня продаст.

Вроде решили, а времечко-то не ждет, разлука все ближе. Как подумаю, что скоро с Мэри навек расстанусь, хоть вой. Стало мне казаться, что не очень оно худо, и мало ли чего не бывает в жизни – короче, дал слабину. А тут ты со своей клятвой…

– Прости. Откуда же я знал?

– Да какое там «прости»! Ты словами сказал, что на сердце у меня было. Не могу без Мэри жить, и все тут. Мне и свобода без надобности, если голову нельзя к коленям ее приклонить. Вот только ребенок… Это ж стыд и срам – чужого взращивать, да еще и хозяйского… Да ты понимаешь ли, как оно гложет?

– Понимаю.

Конечно, я понимал. Я чувствовал то же самое. Но мысли мои были заняты не только собою и моей Софией, не только Робертом и Мэри – нет, я брал шире. Я думал о дне, когда встретил Кессию, о тогдашних обстоятельствах и потрясениях. Передо мной так и стояли женщины в рабочих комбинезонах, в ушах звенело заявление о гнусных заговорщиках, которые вздумали обокрасть целых полмира. Лишь теперь я понял: а ведь и я заговорщик, да еще какой гнусный! Кто размечтался Локлессом владеть? Кто на Софию губу раскатывал? Кто секунду назад сказал про себя: «моя София»?

– Вечно нам надкусанное достается, порченое, – негодовал Роберт. – Вечно объедками с господского стола пробавляемся. Сказки послушать – там рыцари да чистые девы, а у нас что? Хозяин попользует и бросит, а ты подбирай.

– Так и есть, – заговорил я. – Но ты кое-чего не знаешь, Роберт. Белые господа тоже в навозе по уши. Сына или дочь зачать от рабыни, для рабства – это, по-твоему, не грязное дело? Мы хоть понимаем, что ́ вокруг нас, мы благословенны.

– Это мы-то?