Танцующий на воде

– Спас меня один человек, спас тем, что остановил.

– Только истинно сильный может остановить нашу Гарриет!

– Это был мой отец, Большой Бен Росс. Обнял меня и говорит: «Гарриет надо лишь того любить, кто саму Гарриет любит».

– Продолжай, продолжай!

– А кто любит Гарриет больше, чем Господь Бог?

– Продолжай!

– Братья мои родные! Мой Джон меня бросил. Да только я сама первая прочь ушла, от него ушла, от Джона.

– Ох этот Джон Табмен!

– Душою я Господу принадлежу, ибо Господь любит меня всех крепче.

– Гарриет постигло несчастье!

– Джон Табмен, слышишь ли ты?

– Дерзай, Мозес!

– Где бы ты ни был, Джон Табмен.

– Вперед, Мозес, вперед!

– Сердце твое для меня как на ладони, и мое тебе открыто.

– Мозес всех сильней!

– Да минуют беды твой дом. Да будут ночи твои сладки.

– Мозес всех великодушней!

– Да обретешь ты счастье в жизни, да пошлет тебе Господь легкую смерть.

– Смерть всякого настигнет!

– Да отыщешь ты женщину, которая будет любить тебя, даром что душа твоя в оковах.

– Любовь – в ней вся суть!

Глава 26

Еще не рассвело, когда мы достигли пункта назначения – доков на Делавэр-авеню. Туман сопровождал нас всю дорогу, но, едва мы ступили на пирс, как пелена свернулась рулоном и впереди, на мутном небе, стали вырисовываться детали городского пейзажа. Генри с Робертом теперь тащили сестру – Гарриет повисла между ними, раскинув руки буквой «Т», уцепившись за плечи братьев. Тогда я взял на себя обязанности проводника. Я повел маленький отряд к условленному месту – складскому помещению, где ждали Ота и Кессия. Гарриет бережно уложили на деревянные ящики.

– И не вздумайте надо мною квохтать, – предупредила она Генри и Роберта. – Когда своих выводишь, оно не в пример легче. Оклемаюсь.

– Гарриет, это просто чудо, – шепнул я. – Отродясь ничего подобного не видел.

– Даст Бог, увидишь еще, – отвечала Гарриет, удерживая мой взгляд.

С минуту Кессия гладила Гарриет по лбу, затем обернулась ко мне. Ее улыбка не предполагала слов, ее кивок казался совсем обыденным, но именно эти действия спровоцировали в моей душе смешение двух диаметрально противоположных чувств – скорби и радости. До сих пор я томился, не сознавая причины, – и вот осознал. Гарриет, ее братья, ее отец… Все вместе они вели священнейшую из войн – войну за то, чтобы жить одной дружной семьей. На Кессию я взглянул новыми глазами – как на мостик, готовый вернуть меня в Виргинию, где остались, подобно зарытому кладу, воспоминания о маме, где осталась Фина, обиженная мной. И я сделал самое естественное, что мог. Я обнял Кессию за плечи, и прижал к груди, и вдохнул цветочный запах ее кудрей, и ощутил персиковость ее щеки – отщепенец, нежданно-негаданно обретший сестру и с нею вместе обновление. Для большинства неволя – это непосильный труд, голод и унижения; для меня неволя складывалась не только и не столько из этих кошмаров. Ибо я был рабом своих амбиций: отец-де вытащит меня из убогой хижины, и я, способный и рачительный сын, сумею возродить Локлесс. Я забыл родную мать. Я вступил в господский дом, словно матери никогда у меня и не было. Потом случилась Переправа. Я спасся, очутился на свободном Севере, да только ведь менялась внешняя среда, а не я сам. И вот змеиная кожа самообмана сползла с меня шуршащим чулком, и миру предстал Хайрам, пусть не идеальный, но гораздо чище прежнего.

– Все будет хорошо, Хай, все будет хорошо, вот увидишь, – приговаривала Кессия, гладя меня по спине, – так детей успокаивают.

Лишь почувствовав на губах вкус соли, я осознал, что плачу, что разнюнился на груди у женщины. Ох, какой стыд, просто глаз не поднять. И все же я поднял и увидел: все, кого вывела Гарриет, тоже плачут – бросаются друг другу на шею, обливаются слезами. И у Кессии глаза мокрые, и Ота всхлипывает.

Из доков мы выбирались не все скопом, а по очереди, чтобы не привлекать внимания горожан. Совсем загоняли одноколку, но к рассвету собрались в доме на Девятой улице. Успели благодаря точным расчетам. Рэймонд сварил ведро кофе, поставил на стол подносы с ржаными кексами, черным хлебом и яблочным пирогом из Марсовой пекарни. Голодны мы были ужасно, однако приличия старались соблюдать, не хапали сразу помногу. Впрочем, еды хватило для полного насыщения.

– Вот она, значит, какая – свобода? – хмыкнул Роберт. Он покончил с завтраком первым и давно уже стоял у окна, в углу, наблюдая за остальными.

– Ну, налопаться до отвала – это далеко не весь смысл свободы, – отвечал я. – И потом, на Севере тоже плохого хватает.

– А все ж лучше, нежели в ярме ходить, верно, Хай-рам?

– Конечно, в целом лучше. Только не обольщайся, что теперь совсем свободным будешь. Каждый к чему-то привязан, так жизнь устроена, я вот не сразу это понял. Зато здесь человек сам выбирает, от чего и от кого ему зависеть.

– Ну, такое-то я сдюжу, – протянул Роберт. – Пожалуй, и к Мэри моей снова не прочь привязаться.

– Люби тех, кто тебя любит, – изрек я.

– Вот это правильно.

– Ты с Гарриет уже говорил?

– Куда там! Не знаю, как и начать.

– Я вместо тебя поговорю. Я Мэри поклялся – значит, это мой долг.

* * *