Танцующий на воде

– Моя бабушка была чистокровная африканка, – заговорил я. – Звали ее Санти Бесс. Она такой ритм могла задать африканской сказке, что на Улице, первым морозом схваченной, жарко делалось, будто в саванне.

Гарриет слушала молча.

– Белые заметили дар моей бабушки и стали вызывать ее на потеху гостям. Получалось целое представление. Санти Бесс истории свои напевала, сама покачивалась мерно, в такт. Белая знать была в восторге – нигде ведь такого не услышишь и не увидишь. Монетки ей бросали, она их в передник собирала, улыбалась. Соберет – и раздаст детишкам, которые в господском доме жили, точнее, в Муравейнике под домом. Мне, говорила, медь без надобности. Кажется, я понимаю, в чем причина.

Однажды ночью Санти Бесс нашептала моей маме: «Ухожу я, а тебе со мною нельзя – мы ведь в разных мирах рождены. Ты – здесь, а я – в далекой дали. Напоследок Бесс расскажет своей доченьке сказку – самую-самую древнюю из всех, какие знает, какие помнит. Сказка эта наделена силой великой, волшебной – может она время вспять поворачивать, может доставить Бесс к родным берегам, где прадеды ее с честью погребены, где прабабки для себя поле мотыжили испокон веков». Так она сказала, Санти Бесс. И ушла той же ночью, в разгар зимы. И больше никто ее не видел.

Не ее одну, Гарриет. Вместе с моей бабкой исчезли сорок восемь приневоленных, все чистокровные африканцы.

Я с этой историей рос. Только не знал, верить или не верить. Мама подобного дара не имела. И спросить ей было не у кого. Ее отца продали. Потом и сама она отправилась в Натчез. Я думал, мама для меня навсегда потеряна. Ведь я не помню ее совсем. Так только, лицо иногда привидится мутным пятном. Но мне Санти Бесс покоя не дает… – Я не договорил, испугавшись слов, что рождались в моем горле, однако решился и выпалил: – Гарриет, как ты это сделала?

– По-моему, ты и сам знаешь, – отвечала Гарриет. – Представь себе огромную реку, а в реке – острова. Обычные люди с острова на остров добираются вплавь. Для них это единственный способ. А ты из другого теста, друг. У тебя глаза особые – ты мосты видишь между островами. Связаны острова, будто паутиной, а каждый мост – история. А ты не просто видишь их – ты по ним ходить можешь, да не один. Собираешь людей, становятся они гуськом и следуют за тобой. Ты – проводник, ты – Паромщик. Это и есть Переправа. Мосты истории. Большая вода.

Это предки наши умели, Хайрам. Я слыхала, на невольничьих кораблях такое случалось. Люди за борт прыгали, прямо в воду – и вода их домой переправляла, обратно в Африку. – Гарриет вздохнула, покачала головой. – Утрачено древнее уменье. Мы давно здесь живем, в Америке. Песни петь разучились, сказки перезабывали – ох, сколько сказок!

– Верно, Гарриет, верно. Я тоже многого не помню.

– А мне сдается, память у тебя будь здоров.

– Сама память – да. Если что увидел, услышал – накрепко запоминаю. Но есть во мне – в душе – пустота вроде раны или свища. Там мамино место. Бывает, начну о детстве думать – оно передо мной, будто спектакль на сцене, разворачивается. Только вместо главной героини сплошной туман.

– Гм. – Гарриет обеими ладонями оперлась на посох, встала не без усилия. – А может, на самом деле ты видеть вовсе и не хочешь?

– Да нет же. Совсем наоборот. Очень хочу, силюсь – а никак.

Гарриет кивнула и подала мне посох. Недоумевающий, я принялся вертеть его, разглядывать знаки.

– Глаза-то не вытаращивай, не поймешь все равно. На таком языке написано, который я одна слышу. Да и вообще не в знаках дело, а в материале. Амбровое дерево на посох мой пошло. О тех днях напоминает, когда меня на лесопилку отправили. Самые это были тяжкие дни во всю мою жизнь, да только настоящая Гарриет Табмен именно тогда родилась. Как подумаю, что со мною вытворяли, что со всеми нашими вытворяют, – едва криком не кричу от боли, упасть на землю готова, рыдать, головой биться. И забыть хочу, все забыть начисто. Амбровое дерево память мою сохраняет. Стисну посох – дальше иду.

Что с твоей памятью случилось, Хайрам, мне неведомо. А если умом пораскинуть, я бы вот как сказала. В глубине души ты о матери помнить не хочешь. Боли боишься. Душа твоя один уголочек памяти охраняет от тебя же самого, и нет тебе туда доступа. Нужна тебе вещица из внешнего мира – такая, которую можно в руки взять. Она будет вроде ключа к замку, который ты сам на свою память навесил. Что это за вещица? Подумай, может, и сообразишь. Тут я тебе не помощница. Одно скажу: отыщешь ключ – вспомнишь матушку, вспомнишь матушку – станешь Паромщиком.

– Вот, значит, как это работает! У тебя есть чудесный посох. Ты его сжимаешь – и все само получается, да, Гарриет?