Танцующий на воде

Ужинали мы впятером – Рэймонд, Ота, Кессия, Мозес и я. Солнце еще не закатилось, но кто-то разжег костер, и к нему стали подсаживаться чернокожие. А где они да огонь – там и песня. Приглушенные зловещие голоса, тягучий ритм – такое рождается только в неволе, которая жизнь и есть. В последний раз я слушал эти напевы еще в Локлессе; даже подзабыл, какую они силу имеют. Теперь, утомленный дорожной тряской, августовской духотой и впечатлениями, я поддался гипнозу, стал раскачиваться в такт. Это было слишком. Стряхнув слуховой мор́ ок, на нетвердых ногах я снова отправился бродить по лагерю, месить башмаками грязь.

Выбрал сухое местечко на окраине, уселся. Пение, впрочем, все-таки доносилось до меня. Голова шла кругом: Кессия, Фина и Большой Джон, дебаты о правах женщин, о детях, о труде, о земле, об институте брака, о богатстве. Рабство предстало в новом свете; да ведь оно как понятие и другие грани имеет, вдруг сообразил я. Не об одной Виргинии речь идет, и друзья мои не на то нацеливаются, чтобы с мерзостями угнетения белыми черных покончить. Нет, они, друзья, шире мыслят, и дело касается строительства нового мира. Ибо фабрики эксплуатируют детские руки, деторождение порабощает женские тела, а ром приневоливает души мужчин. Осознание явилось как вспышка. Мы, агенты Тайной дороги свободы, конечно, боремся с виргинскими рабовладельцами – но не только. Рабовладельцы – одно из звеньев бесконечной цепи, и мало ее разбить. Надо перековать.

Меня отвлекло приближение незнакомца. Он поздоровался и вручил мне запечатанный пакет, и по оттиску я живо понял: это от Микайи Блэнда. Сердце едва не выпрыгнуло из груди. Первым побуждением было взломать печать, но я сдержался. Определенно, письмо касалось Лидии и детей – выходит, все права первым его прочесть принадлежат Оте.

Оту вместе с Рэймондом я нашел у костра. Оба внимали завораживающему пению. Ота еще только осваивал грамоту, и мне это было известно, поэтому, хоть и не без колебаний, я отдал письмо Рэймонду. Пока тот читал, по лицу Оты пронесся вихрь всех ожидаемых эмоций, но вот Рэймонд улыбнулся и отчеканил:

– Лидия и дети уже с Микайей Блэндом. Алабама осталась позади. Сейчас, судя по дате, они должны быть в Индиане.

– Господи боже мой, – прошептал Ота. – Господи боже мой, – и добавил специально для меня: – Сердцем чую: получится. Столько лет в разлуке, столько мучений – не может оно не получиться, Хайрам, так я думаю. Будут со мной и Лидия, и детишки. Эх, жалко, Ламберт не дожил – то-то бы порадовался.

На этих словах Ота уткнулся Рэймонду в грудь. Послышались всхлипы. Рэймонд не выдержал. Маска невозмутимости дала трещину, и через мгновение братья Уайты плакали оба не таясь. Я отвернулся. Эмоции переполняли и меня тоже, ибо первый день в лагере принес больше чудес, чем я способен был вместить.

Глава 21

Было время – я мечтал править Локлессом, как мой отец. Пусть мысль не оформилась – она владела мною, и мне стыдно и тяжело это признавать. Потом жизнь вывела меня на Тайную дорогу свободы (или Дорога сама такой виток сделала, что никто бы не сбился); короче, я стал счастливым. Обрел цель – Дорогу; обрел семью – Рэймонда, Оту, Микайю. А нынче, сладко думалось мне, Кессия появилась, заполнив брешь в моей душе.

Назавтра к вечеру, после очередной порции дебатов и развлечений, я решил прогуляться в одиночестве. Меня привлекли предгорья – к ним-то, через луг, я и направился. И там наткнулся на Мозес. Несколько отрешенная, подобрав ноги, она сидела на валуне – сама будто изваяние. Пусть себе размышлениям предается, решил я, не стану ее цеплять. И прошел мимо, но тут она меня окликнула:

– Добрый вечер.

Я вздрогнул. Мозес уже сама направлялась ко мне, зафиксировав взгляд на моей голове. Приблизилась, дотянулась, невысокая, ладонью до темечка, поврежденного ищейками; затем отступила на шаг и с улыбкой произнесла:

– Так я и знала, что выпадет случай потолковать. Он и выпал, и как удачно. Здесь-то, на лугу, оно лучше, чем в лагере. Здесь не помешают. Наслышана о тебе, друг. Да вчера еще Кессия обмолвилась: был, дескать, у вас разговор.

– Да. Мы с ней из одного поместья.

– Вот-вот, и она так сказала. Поди, рад, что родного человека повстречал? Корни – первое дело, верно? Без этого ты будто перекати-поле – мотает тебя, носит в чужих краях.

– Нас всех мотает и носит.

– Ну, я-то почаще других домой наведываюсь. Правда, белым господам это не по нраву. Вся моя работа с одним местом связана – с Мэрилендом. Там, на побережье, я родилась. Однажды вернусь насовсем. Не так, как сейчас возвращаюсь, когда я агент Тайной дороги. Не украдкой, а днем, и солнце будет светить в тот день, каждую мелочь являть. Жаль, пока по ночам прихожу, но и то хорошо, что часто дома бываю, что память подстегиваю.

– Я тоже многое помню.

– И это я слыхала. Говорят, ты и в Филадельфии за столом с бумагой да чернилами справляешься, и в Виргинии не сплоховал. А еще говорят, то есть шепчутся, ты на большее способный.

– Если и так, я своему дару не хозяин. Он все равно что конь, на котором без седла скачешь.