— Я хотел бы вернуться в прошлое и все переиграть, — продолжил Чема.
Хулия покачала головой.
— Я бы тоже предпочла провести эти годы с кем-то, кому не наплевать на меня.
Щелкнув языком, Чема перемешивал ложкой рыбный суп и посмотрел на нее.
— Хулия, пожалуйста. Я хотел сказать совсем другое: лучше бы я не уезжал, и мы бы до сих пор были бы вместе, и…
— Нет, — перебила его Хулия. — Не надо. Даже не думай об этом.
По лестнице поднялся официант. «Что-нибудь еще — чаколи, воды?» — «Нет, ничего, мы просто хотим побыть одни». — И он тут же исчез.
— Хулия, дай мне закончить, пожалуйста. Не перебивай, я должен это тебе сказать. Ты все еще мне не безразлична…
Хулия вскинула руку, останавливая его.
— Я была беременна, Чема. Мы должны были стать родителями, — холодно заметила она.
Он смотрел на нее, не зная, что сказать.
— Только не говори, что… — начал он, но не договорил.
Хулия покачала головой.
— Не специально. Просто однажды его сердечко перестало биться. На пятом месяце. Но я чувствовала это задолго до того, как доктор сказал мне. Он умер внутри меня… Ты знаешь, каково это? Знаешь, каково это — остаться одной в такое время? Нет, конечно, откуда тебе знать.
— Почему ты ничего мне не сказала?
— Почему? И у тебя хватает совести спрашивать? Хотя, если подумать, я могла бы прислать тебе письмо с УЗИ нашего мертвого сына, — бросила она.
— Хулия, пожалуйста… — Чема жестом попросил ее говорить тише, и это еще больше разозлило ее.
— Я потеряла сына, а его отец даже не соизволил поднять трубку. Мне пришлось оплакивать его в одиночестве. Клянусь, мне никогда в жизни не было так плохо. И ты еще смеешь просить меня успокоиться?
По глазам Чемы она поняла, что на этот раз удар достиг цели.
— Я не знал, что ты была беременна.
Хулия прикусила губу, чтобы сдержаться и не уйти прочь.
— У меня не было времени признаться. В тот день, когда я узнала, ты уже месяц как был в Брюсселе. Остальное ты знаешь. Бесконечные гудки, и ничего в ответ.
Ложка Чемы погрузилась в суп, он опустил взгляд.
— Я боялся, что дам слабину и передумаю, если услышу твой голос. Только ты могла заставить меня вернуться. Мне так жаль… Я хотел бы быть рядом с тобой, наверстать упущенное, растить этого ребенка вместе…
Глаза Хулии наполнились слезами. Но что он говорит? Специально пригласил ее на обед, чтобы нарушить ее спокойную жизнь?
— Ты все еще эгоист, Чема. Эгоистичный придурок, — воскликнула она, встала и направилась к выходу.
38
Ноги утопали в травянистом ковре, по которому со времен Средневековья прошли тысячи и тысячи странников. Тишина ошеломляла. Ее нарушали лишь песня малиновки и капли, падающие с балок. Даже у неба не хватило смелости шуметь: оно довольствовалось плачем в виде мороси, которая пропитала все своей влажностью.
Это одиночество смерти. Сестеро не впервые чувствовала его так близко.
— Он не смог этого вынести, — тихо проговорила она.
Хулия рядом с ней едва подавила рыдание.
Зрелище притягивало взгляд. Конечно, оно было ужасным, как любая насильственная смерть, но в нем была и некоторая красота. Ветер с моря дул сквозь листья виноградных лоз, обвивающих шпалеры. Осень придала им привлекательный красноватый оттенок, контрастирующий с зеленью винограда, оставшегося на ветвях после сбора урожая. И все это поддерживалось прочными каменными столбами, которые обрамляли тропинку и словно охраняли труп.
Луис Олайсола выбрал деревянные балки над пешеходной тропой, чтобы свести счеты с жизнью. Смерть в стиле Урдайбая — по-другому и быть не могло для того, кто был связан с этим местом с первых дней жизни.
— Бедный Луис, — всхлипнула Хулия.
Сестеро молча смотрела на умершего. У нее было столько вопросов.
— Я назначила ему встречу на завтрашнее утро в полицейском участке, — сказала она шепотом.
— Что же, он решил, что сегодня днем у него есть встреча поважнее, — заметила Хулия. Глаза у нее покраснели, как и у других прибывших на место происшествия сотрудников отделения полиции Герники.
— Мне жаль, — сказала Сестеро. Она не была уверена в правильности своих слов, но лучшего она придумать не смогла.
Хулия молча кивнула.
Сестеро перечитала предсмертную записку, которую бывший комиссар оставил на столбе. В ней Олайсола признавался, что им двигала жажда наживы, но отрицал свою причастность к торговле наркотиками — и особенно к убийствам. Записка заканчивалась рассуждениями о боли предательства и важности дружбы и любви.
— На его месте я не стала бы раздавать советы, — заметила Сестеро.
Хулия укоризненно посмотрела на нее. Бессмысленно упрекать человека, чье тело сдалось на милость ветра.
39
Хулия постучала по деревянным ставням. Возможно, они забыли о ней. Как давно эта монахиня ушла на поиски сестры Тересы? Трудно судить о времени в темном холле, где единственным ярким объектом был печальный образ Девы Марии. Но совершенно точно это было давно. Будь здесь Сестеро, она бы оборвала звонок. К счастью, она решила остаться в полицейском управлении, чтобы не испытывать свое терпение.